Предлагаем Вашему вниманию текст доклада библиотекаря Вилегодской библиотеки Е.М.Маланиной на II межрайонных литературно-краеведческих чтениях, посвященных 102-летию со дня рождения Михаила Дмитриевича Пузырева, о священнике Богоявленского храма отце Модесте.
СТРАДАНИЯ ЗА ВЕРУ ХРИСТОВУ ОТЦА МОДЕСТА
На первых Пузыревских чтениях многим из присутствующих запомнилось яркое эмоциональное выступление историка из Вилегодска А.В.Лобанова. Он рассказал о репрессиях против священнослужителей, и в частности против священника нашего Богоявленского храма Владимира Голубцова и его семьи. Сегодня, в продолжение этой темы, мне хотелось бы рассказать ещё об одном священнике, служившем в нашем храме – отце Модесте. 1915 – родился в Великоустюжском уезде Вологодской губернии (ныне –Лальский район Кировской области). Как писал он сам в своих дневниках, «С малых лет я имел необычайное влечение к монашеской жизни и священному чину: устраивал в лесу келийку и там, поставив иконы, молился, как умел...» В 1925 году отец увёз его в г. Лальск, в монастырь Михаила Архангела и оставил там на житьё. С 12 лет трудился при соборе г. Лальска, до ареста трудился псаломщиком собора. Он был репрессирован в 1937 году в возрасте 22 лет, пробыл 8 лет в лагерях, после освобождения был рукоположен сначала в дьяконы, потом в священники, и наша Виледь стала первым местом его службы во священничестве. Отец Модест был настоятелем Богоявленского храма в Вилегодске с 1950 по 1955 год, а до этого два года служил в молитвенном доме в Селянах нашего же района. Это были очень трудные времена возобновления церковной жизни после войны, к тому же батюшка Модест был в то время единственным духовным пастырем на Виледи.
 Даже уехав с Виледи, отец Модест удивительным образом продолжал оставаться духовным отцом и мудрым наставником и для других священников нашего храма. Даже Николая Емельянова, москвича по рождению, выпускника механико-математического факультета МГУ, «пути Господни», как говорил он сам, свели с отцом Модестом. Это знакомство и долгие беседы с отцом Модестом подвигли Николая Алексеевича к принятию священнического сана. Именно отец Модест и готовил его - зав. сектором одного из московских НИИ и одновременно алтарника в храме Пимена Великого - к рукоположению во священство. После принятия сана священника Николай Емельянов был направлен служить в Вилегодск.
Очень тепло отзывается об отце Модесте и нынешний настоятель Богоявленского храма отец Александр: «Мы душа в душу с ним были. Я у него на всё брал благословение…»
Об архимандрите Модесте, в миру Мелентьеве Андрее Александровиче, его жизненном пути, известно достаточно много, так как он оставил большой архив личных записей, дневников, фотографий, документов, отражающих различные события в его жизни. На основе этих документов его однофамилицей Верой Владимировной Мелентьевой написана книга «Жизненный путь архимандрита Модеста», вышедшая в Котласе в 2012 году. Эта книга многим знакома. Но интересные факты об отце Модесте содержатся и в другой, менее известной вилегодским читателям книге петербургского писателя с вилегодскими корнями Николая Ивановича Тропникова, которая называется «Соловецкий след». Это документальная повесть о том, как автор искал следы своего родственника, соловецкого монаха Никифора, причисленного к лику святых вместе со своим духовным наставником – последним настоятелем «Старых Соловков» — архимандритом Вениамином. О них мы тоже рассказывали в прошлом году на Полушинских чтениях. Николай Иванович в поисках этих следов побывал в гостях и у отца Модеста в Лальске и его друга по лагерям отца Парфения в Овруче. В книге приведены их беседы. Поэтому в своём выступлении я постараюсь объединить сведения о лагерном периоде жизни отца Модеста из обеих книг, а также материалы его судебно-следственного дела от сентября-октября 1937 года, хранящиеся в Государственном архиве социально-политической истории Кировской области.
По свидетельским показаниям, содержащимся в уголовном деле, Андрей Мелентьев с 12 лет служил при церквах, участвовал в крестных ходах, носил форму монаха, отращивал длинные волосы. А, кроме того, имел чудесный голос. За всё это верующие называли его ангелом. Первый раз он привлекался по делу в качестве свидетеля, когда ему было 17 лет. По данным из уголовного дела 1932г.: «Аскет, высокой духовной жизни: лечил бесноватых, имел дар прозорливости, помогал бедным, хотя сам жил всегда впроголодь». Мелентьев был знаком со многими арестованными по делу священниками. Вот о них и их деяниях и планировали его расспросить органы НКВД. «Взяли меня ночью, - писал в своих дневниках Андрей Мелентьев, - я в то время у одной старушки жил, в два часа, да и опять босиком, весной, да весна-то ранняя была да холодная. Посадили меня в барак, и ночей пять сидел я без хлеба и воды... На допросе-то я еле жив да ещё, пока вели, слякоть на улице, холодно, так, когда меня привели к следователю, с меня лужа воды набежала на полу, я за стол держуся стою». В тот раз его отпустили и велели идти ночевать в деревню, рядом с Котласом, а утром снова на допрос явиться к девяти... А он сбежал – «пошел по шпалам от Котласа к дому, босиком да ещё от голоду шатает, а идти верст сто и боюсь на мужиков нарваться, чтобы не вернули. У одной только старушки, которая на огород вышла из малень¬кого домика с краю деревеньки, спросил: «Бабушка, дай мне кусочек, Христа ради". Она дала мне маленький кусок хлеба, посолила его и две картошки. Съевши сию пищу, пошел дальше. О, Боже мой, как пошагали мои ноги, чудно весь ожил, и вспомнил слово псалма — хлеб сердце человека укрепит. Узнал я цену этому хлебушку»...
С весны 1936 года он стал служить псаломщиком в Лальском соборе. Свидетели рассказывали, что до прибытия Андрея Мелентьева посещение лальских церквей было незначительным и победа над религией уже чудилась лальским активистам. Но вот прибыл молодой псаломщик с ангельской внешностью и голосом, и народ в церковь пошел, особенно молодежь, на которую у него было особое влияние. А у лальской молодежи — к нему особое доверие. В деле приводятся его слова, обращенные к молодым: «Почему вы не верующие и не ходите в церковь? ... Вы смотрите на меня. Мне всего 21 год, а я не отрекаюсь от православной веры»... А когда в 1936 году в канун пасхи, как тогда практиковалось в русле борьбы с религией, был устроен рядом с церковью молодежный карнавал, он вышел из церкви и обратился к собравшимся девушкам и парням: «Что вы ходите с огнями и красными факелами, идите к нам в церковь!» И кое-кто послушал молодого церковнослужителя и завернул в храм. И получалось, что его слова были более привлекательны для молодежи, чем все надуманные методы и формы борьбы советской власти с религией. Из этого был сделан вывод в заключении по делу: «Мелентьев как молодой псаломщик пользуется большим авторитетом среди верующих, постоянно оказывает контрреволюционное влияние на малоустойчивую молодежь».
В то время по линии советской власти шел сбор подписей за закрытие собора в Лальске. Андрей Мелентьев на квартире Сумарокова, где он жил, устраивал собрания - агитировал не ставить свои подписи в подписных листах. В ночь на 28 сентября 1937 года вместе с другими священнослужителями был арестован. Забрали тогда со всего района 150 человек. Все верующие в Лальске искренне жалели молодого псаломщика.
В беседе с Николаем Тропниковым отец Модест вспоминал: «Всех увезли в Устюг, в собор монастыря Михаила Архангела: в нём с 1925 года тюрьма была. В Устюге мы просидели два месяца. Хорошо было, большую камеру дали. Верхнюю церковь. Просторно, высоко. Воздуху много. Мы ещё не работали, а все-таки кормили нас, слава Богу...» Николай Иванович был удивлён, что об этих двух месяцах отец Модест, тогда ещё послушник Андрей Мелентьев, рассказывал с заметным почти удовольствием: дескать, хоть и в тюрьме мы сидели, да все-таки в храме - и просторно, и воздуху много да ещё еду давали...
Ну, а после арестованным зачитали постановление особой тройки УНКВД, которая их заочно судила. Её решения-то и ждали они два месяца... Как говорил отец Модест: «Всем дали КРЭ, КРА, КРД: контрреволюционный элемент, контрреволюционная агитация, контрреволюционная деятельность... Всем по восемь-десять лет. Кое-кто падал в обморок, а большинство нет, спокойно...»
Андрей Мелентьев был обвинён по ст.58–10 УК РСФСР «контрреволюционная деятельность, контрреволюционная агитация" и осуждён на восемь лет исправительно-трудовых лагерей. Ему были поставлены в вину высказывания за восстановление церквей, в защиту религии. В пересказе следователей эти его высказывания звучали таким образом:
"Я буду активизировать население в религиозном духе, особенно молодежь"
или
"Религия воспитывает лучше, чем Советская власть".
Андрей Александрович все обвинения в контрреволюционной агитации отрицал,
виновным себя не признал и на протоколе допроса написал:
"Отрицаю. Мелентьев".
«Расписались мы за то, что услышали, - рассказывал отец Модест, - а когда река замёрзла, в аккурат было в Рождественский пост, погнали нас в Котлас на станцию, это за Северной Двиной. Погнали по льду-то россыпью, лёд ещё качался под ногами... Не евши, 70 вёрст шли мы пешим порядком. Не разрешалось ночевать в пути. ... Измучились безмерно, шли, поддерживая друг друга с отцом Павлом. А если отпустимся невзначай, то оба падали. В Котласе уж в тюремном бараке отдохнули три дня, а оттуда пошли грузиться в телячьи вагоны. Грузовые. По пятьдесят человек в каждом, на нарах и обязательно человек десять жуликов, уголовниками нас разбавляли. Также после и в лагере было... Ну, вот и поехали на Мурманку: шестьсот грамм тюремный паёк да щепотку камсы, мелкая такая рыбешка, солонущая!.. Так её мало кто и брал, а то без воды-то… лучше уж поголоднее... В этой дороге-то я и подружился с отцом Парфением. Я-то худой был, хилый, а он мужик здоровый, крепкий монах, всё умел, так весь срок меня и поддерживал...»
Рассказывал эту историю и отец Александр (Кучеров), нынешний священник Богоявленской церкви: «На этапе Модест, его тогда ещё Андреем звали, познакомился с отцом Парфением, крепким таким монахом, богатырской силы человеком. Модест-то слабенький был, но за другом как за каменной стеной держался. Когда первый раз зашли в барак, там как целый город внутри: улицы да переулочки. С нар уголовник соскочил, стал было задирать, но Парфений не из того был теста, чтобы терпеть. Дал в лоб единожды, и лёг урка на пол. Народ смеётся, а отец Парфений строго так объяснил: «Я монах». И больше их с Модестом никто никогда не трогал».
 С 15 до 30 ноября пробыли они в дороге. Привезли в Карелию, на станцию Медвежья гора, это за Кандалакшей, в лес. Высадили, а «там, - как вспоминал Андрей Мелентьев,- даже и бараков нет. Прямо на снегу были поставлены на каркасах палатки, нары сплошные из круглых жердей в два этажа, не всяк и запрыгнет, и по двести человек в каждой палатке - и две буржуйки круглые на всех. А, главное, палатки все дырявые, можно звезды считать... Лежим, кто в чем прибыл, котомочки под головами, втесную, а как бок околеет, друг дружку спрашиваем: ребята, может, на другой бок повернемся, по одному-то никак, коленки тычутся... Бывало, пробудимся утром, будили в четыре часа утра, а на нас снегу намело. И свету никакого, так что "завтракали" в потёмках, на ощупь... А потом по четверо в ряд и в лес: охрана вся в черном, с собаками, шаг вправо, шаг влево... Враги народа!.. Так мы ходили, держась друг за друга, чтобы кто не качнулся влево-вправо. Ведь и старики были да и так слабые все... Вечером суп-чечевица пол-литра, мороженая картошечка нечищеная, мелкая-мелкая... А главное, что посуду надо было свою, так у кого было, по очереди ждали... Ой, сейчас вспоминать не можется, а одежда вымокнет - сушишь на себе, пока сам теплый... Холод, голод – было невыносимо. Начали наши люди уходить в больших количествах на тот свет…» (Из рассказа «Соловецкий след»)
И как тут не вспомнить книгу Михаила Пузырева: «до изнеможения уставших людей сразу же вывезли на лесоповал. Неприсобленные к новым тяжёлым работам, они стали умирать. Мы приехали в полупустые зоны, нас было очень много, но через два месяца бараки опять опустели. Хоронили кучами, без гроба. Никто никого не лечил. И не было душегубов-злодеев в зоне. Всё происходило как бы само собой, а это и есть самое страшное. Это значит, что система вышла на режим саморегуляции, и бороться бесполезно. Она тебя всё равно раскатает».
И снова из воспоминаний отца Модеста: «Возили нас по разным местам для работы, исполняли самые трудные работы, сил не хватало выполнять нормы, а поэтому и питание убавлялось. Питались одной «болтушкой»: несколько грамм муки и вода, вот и весь обед на день. «…Когда довоенную дорогу строили в Финскую войну, надо было протоку-речку замостить, так и без палаток, только у костров, на ветках еловых ночевали. Скалу взрывали, а мы обматывали руки тряпками и таскали камни в воду...» Сестра, Анастасия Александровна, вспоминала рассказы брата о том времени: «Лагерники строили там железную дорогу. Спали порой у железнодорожной насыпи. Зимой костры разожгут, спинами к огню сядут, а вокруг них кольцом автоматчики. Ложиться на землю не разрешалось, потому что мёрзли люди насмерть. Там под каждой шпалой лежит по человечку. Ватники им давали, а обуви не было – арестантам приходилось резать автопокрышки и привязывать куски резины к ногам, наподобие бахил».
Если помните, об этом же писал и Михаил Пузырев в произведении «И покатился колобок…»: «Сильней всего мы страдали из-за нехватки одежды и обуви. То, что было с воли, - отобрано или износилось. Откуда-то нам привозили лапти и чуни, сшитые из расслоенных автопокрышек. Старые ватники, ватные рукавицы и чулки».
«Мы истощевали много, – вспоминал отец Модест, – но единая вера, надежда и любовь не давали побороть наши души унынию и отчаянию. Только молитва и утешала, и подкрепляла душевные и телесные силы. И ее, святую молитву, не оставлял никогда и тайно и явно в бараке и на работе молился. И на волю Господню во всем полагался…
Жулики нас особо не трогали: так, когда отберут, что получше. Своруют, у кого что припасено... А что мы молились, так понасмехаются одну недельку, а потом и перестанут. Даже уважать будут... А мы по два человечка уйдём за барак в лес, молитвы почитаем. Или где картошку хранили, не заперто, туда уйдём... Если захватят, так только разгонят. Мы вот с дьяконом Иваном Федоровичем на пару и в тюрьме служили, только лёжа, не то, что под одеялом, а подо что-нибудь пододенемся... Под тряпки какие... Надо сказать, что нам ничего не выдавалось, не только что матрац. Все годы ничего. Под голову принесем полено дров, так каждую ночь обыск: найдут полено, акт напишут - значит, найдено холодное оружие. Холодное оружие - полено дров!..»
В марте 1938 года Андрей Мелентьев подавал заявление Верховному Прокурору СССР о пересмотре дела из Медвежьегорского отделения ББК (ББК - Беломоро-Балтийский комбинат -исправительно-трудовой лагерь, основной задачей которого было обслуживание Беломоро-Балтийского канала): "Считая себя невиновным, прошу вашего распоряжения о пересмотре моего дела со снятием судимости, дабы я мог вернуться к моей несчастной семье, состоящей из престарелых отца и матери, двух малолетних сестер, которые за неимением никаких средств к существованию в это время находятся в крайне бедственном и безвыходном положении..."
Зам. прокурора Архангельской области на такую его жалобу вынес протест:
"Свидетель показал, что Мелентьев верующий и ведет работу среди населения за открытие церквей — а в чем выражается эта работа — не установлено.
Другой свидетель показал, что в доме Сумарокова проводил собрание Мелентьев. Такое показание ничего не говорит.
Еще один свидетель показал, что Мелентьев среди населения Лальска проводил
агитацию за открытие церкви, собирал собрания и пр.... Показания свидетеля, занимавшего в ту пору должность председателя поселкового совета не убедительны.
Принимая во внимание вышеизложенное, находя, что контрреволюционнаядеятельность Мелентьева следствием не доказана, прошу решение тройки УНКВД
отменить, и дело производством прекратить..." После такого протеста дело было отправлено на доследование. Вновь допросили свидетелей. Правда, к тому времени часть свидетелей, дававших показания, оказались и сами арестованными и осужденными, часть уже умерли. Оставшиеся в живых подтвердили свои показания. Следствие длилось до августа 1940г. Но Постановление УНКВД по Архангельской обл. гласило: "В ходатайстве о пересмотре дела осужденному Мелентьеву отказать. Решение тройки при УНКВД АО оставить в силе." О чем и было объявлено Андрею Александровичу. Больше о реабилитации ни он, ни его родственники не запрашивали. Справедливость восторжествовала только 28 июля 1989 года, когда Прокуратурой Кировской области он был полностью реабилитирован.
Вера Мелентьева в книге «Жизненный путь архимандрита Модеста» пишет: «С великим усердием и христианской покорностью исполнял Андрей всякую работу. Пять из восьми лет заключения проходили в период Великой Отечественной войны, когда весь народ от мала до велика трудился под лозунгом: «Всё для фронта, всё для Победы!» Не были в стороне и заключённые. В одном из писем котласскому священнику отцу Николаю (Пулькину) игумен Парфений (Невмержицкий) из Житомирской области писал: «Я лично проработал шесть лет в заключении вместе с отцом Модестом… Нам двоим лагерное правительство преподнесло Почётные грамоты и награждение деньгами за хорошее поведение и работу».
Из Карелии отец Модест был переведён в другое место заключения: в Печорский железнодорожный ИТЛ Коми АССР (посёлок Абезь, совхоз «ФИОН»). Полное смирение и подчинение воле вышестоящих начальников не только в церкви, но и среди тюремщиков, позволило ему выжить, не умереть с голоду и снискать уважение как в среде заключенных, так и среди тюремного начальства, за что он был определен на спасительную должность медицинского работника. "Если лечишь души, будешь лечить и тела", - резюмировал начальник лагеря, определяя его в медсанчасть. В лагере ему приходилось даже роды принимать, за что он тоже получил поощрение. Человек этот был настолько праведной и благочестивой жизни, что даже в тюрьме у начальства добился разрешения открыто носить на груди большой деревянный восьмиконечный крест, который сам же и сделал. С этим же крестом он и похоронен. Михаил Дмитриевич Пузырев, в окружении которого во время отбывания заключения было немало священнослужителей, писал: «Я видел, как хорошо быть верующим, как вера помогает нести им свой крест без ропота и озлобления», «Личность проявляется, как фотоснимок, и ты стоишь ровно столько, сколько стоишь».
После освобождения Мелентьев узнал, что из ста пятидесяти арестованных с ним священников вышли из лагерей только пять человек! «И то, - говорил он Николаю Тропникову, - парализованы, никуда не гожи. Кто-то служил маленько, с язвами да с болезнями, пенсии так и не заслужили, умерли. Вот я только до таких годов, всё ещё жив...»
После освобождения из лагерей в апреле 1946 года Андрей Мелентьев вернулся в Лальск, к духовному отцу игумену Павлу и в родной собор. «Плакал дорогой старец, увидевши сына своего духовного. Стал он уже стар, плохо видел и службу уже не совершал. Пошли мы с ним в собор, там служба шла. Я едва стоял на ногах от волнения. Вот он, тот самый мой родной собор, и служба такая же. За 8 лет, Господи, какая сладость на душу пришла! Мы же всего были лишены».
Вскоре, 29 июня, в день святых апостолов Петра и Павла, Андрей Мелентьев был рукоположен в диакона и прослужил, как он говорил, «в великом довольстве и радости полтора года». Перед Рождеством Христовым он получил от знакомого благочинного из Архангельска приглашение на священническую службу. Прежде, чем уехать на новое место службы, он просит благословения у Архангельского епископа Леонтия принять постриг в монашество. Благословение было получено и 5 января 1948 года Андрей Александрович Мелентьев был пострижен в монашество в Лальском соборе. Постриг совершил лагерный друг – иеромонах Парфений Невмержицкий. В монашестве был наречён именем Модест.
Дав согласие на приглашение служить в Архангельской епархии, был рукоположен во священника Селянского молитвенного дома на Виледи, где прослужил два года, затем шесть лет был настоятелем Богоявленской церкви .
Вот как он описывает в своих дневниках начало своей службы в Вилегодске: «…22 февраля оставил Селяна и прибыл на службу в село Богоявленье на Виледи. Церковь холодная, рамы окон выбиты и дров нету. Началось устройство, хлопоты и заботы. В пятое и шестое воскресенье поста служили в холоду. Молящихся и говеющих было много, здание церкви отсырело, со стен потекла вода. От испарения холодного грудь заболела…»
После Вилегодска отец Модест служил в Красноборске, Туровце, Архангельске, Вельске, Каргополе, Кировске Мурманской области, Великом Устюге Вологодской области… А остаток своей жизни он уехал доживать к себе на родину – в Лузский район Кировской области.
Здоровье отца Модеста к концу жизни было сильно подорвано лагерями: несколько лет (в 70-е годы) о.Модест не мог работать из-за болезней, полученных в результате заключения в лагерях. В 1979г. у него в результате инфаркта отнялась рука, было поражено зрение. Но, тем не менее, в 1989г. он взялся восстанавливать свой родной Введенский храм св.Леонида Усть-Недумского, где с малых лет прислуживал священнику, помогал раздувать кадило. Отец Модест сам своими руками сделал иконостас, он вообще был мастером на все руки. В 1989г. усердием отца Модеста церковь была вновь открыта и восстановлена. Отец Модест умер 18 августа 1990г. после третьего инфаркта. К тому времени храм был готов: и крышей покрыт и окна вставлены. Умер как подобает монаху: в трудах восстановления храма Божия.
Строгий и очень ответственный в церковных делах отец Модест был очень мягким, чутким, отзывчивым человеком. У него на службе всегда было много народу, с ним любой мог поговорить по душам. Прихожане всех приходов, где служил отец Модест, очень уважали и любили его за преданное служение Богу, благодарностью отвечали на его любовь и заботу о них.
За свою жизнь отец Модест много храмов построил и многих людей к вере привел. Учеников у него было много. А в последние годы к нему столько людей стало
приходить, но никому не отказывал в приеме, любому совет давал. Похоронили его рядом с алтарем восстановленной им церкви.
Мне посчастливилось не раз бывать в Лузе на межрегиональных православных чтениях "Усть - Недумские встречи", и я имела возможность лично убедиться в том, насколько любят и почитают отца Модеста на его родине, как, впрочем, и везде, где ему довелось служить. Побывали мы и в Лальском соборе, и в его родном Введенском храме святого Леонида Усть-Недумского, и на его могиле.
«Святые отцы церкви в своих наставлениях учат: если ты возымел желание встать на путь служения Богу, то приготовься к суровым испытаниям. Как алмаз проходит тщательную обработку и превращается в драгоценный бриллиант, так и подвижники Церкви, перед тем, как стать угодниками Божьими, проходят у Него «огранку» своей силы духа. Свою «огранку», «шлифовку» духа в полной мере испытал и отец Модест. Много отец Модест страдал за Христа, но избежал мученической смерти в лагерях. Видимо, Господу было угодно, чтобы он остался жив и проповедовал православие и восстанавливал храмы в разных уголках нашей страны. Как говорил о нём устюжский священник отец Ярослав: «…это человек святой жизни, настоящий русский праведник. Он из тех «верных» батюшек, из тех ревнителей древнего благочестия, каких мало сейчас».
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ:
1. ГРИГОРЯН Владимир. Вилегодская банька // Газета для православных "Вера", 2009г., №600.
2. За веру Христову: Духовенство, монашествующие и миряне Русской Православной Церкви, репрессированные в Северном крае (1918-1951). Биографический справочник. – Архангельск: Православный издательский центр. – 2006. – с. 326.
3. Мелентьева В.В. Жизненный путь архимандрита Модеста. – Котлас, 2012.
4. Тропников Н.И. Соловецкий след. – СПб, 2010.
5. Чудиновская Е.Н. Горькая молодость архимандрита Модеста// Устьнедумские встречи [Текст]: сб. материалов VI межрегион. Краев. Православных чтений (Луза, 29-30 июля 2015 г.) / сост. Н.В. Лычакова; фот. Л.Ю. Назимовой; Лузская район. Б-ка им. В.А. Меньшикова. - Луза, 2015. - С. 7-10 |