Анкудинов Анатолий Иванович
Всем смертям назло...
Из рассказов рядового Великой Отечественной войны
В
пионерской комнате Вилегодской средней школы довелось как-то
рассматривать папку, в которой хранятся листы с записью воспоминаний
участников Великой Отечественной войны о своем боевом прошлом. Есть там и
два листка, исписанных аккуратным ученическим почерком «Из воспоминаний
Анкудинова Анатолия Ивановича». В изложении юного следопыта военная
жизнь Анатолия Ивановича, который попал на фронт 18-летним мальчишкой,
напоминает сплошное победное шествие и ликование. Так ли все было? Нет,
конечно, Упрощенный, поверхностный взгляд на серьезные события нашего
прошлого еще и сегодня дает о себе знать и самые ранимые здесь - дети,
которых приучают видеть в судьбах живых людей готовые идеологические
клише.
Но что
воспитывает больше - голые фразы о героизме или суровый рассказ о правде
жизни, какой бы она не была горькой? Думается, что последнее нам
нужнее. Вот и в воспоминаниях о войне солдатские рассказы, не
приукрашенные и «не причесанные», - самое ценное для всех грядущих
поколений...
Вот как вспоминает Анатолий Иванович свой первый бой под Великими Луками.
«...27
сентября 1941 года мне исполнилось восемнадцать, а третьего октября наш
призыв отправили по месту назначения. Недельки две поучили, показали
как винтовку в руках держать и на фронт. Ночью в окопах сидим, слушаем.
Поодаль стреляют, автоматные очереди трещат. Неужели, думаем, и впрямь
воюют? Нам, деревенским парнишкам, поначалу все казалось каким-то
невзаправдашним, как в кино Ночь переждали, а утром, только рассветало,
эка трескотня началась - пули аж к нам, на третью линию обороны
долетают. Немец в атаку пошел, пришлось пятиться. Залегли, а немцы, как
сейчас вижу, в полный рост идут и все кричат что-то: «Рус! Рус!» Товарищ
рядом говорит: «Никак сдаются?» Другой быстрее раскумекал, кричит:
«Братцы, это же нам сдаваться велят!» Ну а потом наши огня добавили, в
наступление пошли и вновь заняли оставленные окопы».
Сколько
их было, этих окопов, своих и чужих, передаваемых из рук в руки,
исхожено и исползано на брюхе. «Я пехотинец, - говорит Анатолий
Иванович, - всю войну на ногах да на пузе. Куда перебрасывают - пехом,
да еще с полной выкладкой, со станковым пулеметом на плечах». Шли больше
ночами и не всегда на запад, чаще особенно в первые месяцы, на
восток...
«Не-ет,
что ни говори, а немец силен был в ту пору, очень силен. И хитер к тому
же, воевал толково. Тогда же, под Великими Луками, попали мы в
переделку. Был приказ: ночью через болота подойти к
врагу и ударить внезапно. Пройти-то мы прошли, залегли в леске, а вот
внезапности не получилось, немецкая разведка выследила. Но сразу они нас
не накрыли, дождались рассвета, когда мы пошли в наступление,
дали возможность преодолеть проволочное заграждение и уж потом вдарили.
Там-то и начали поливать из минометов. Пришлось отступать, а сзади -
колючая проволока, не сразу проберешься. Сколько там народу полегло - не
рассказать. Командира сразу убило, да и вообще немногим удалось
выбраться из западни. Оставшиеся недели две по лесам ходили, ночами в
деревнях подкармливались. У сержанта карта была, по ней ориентировались.
Злые были, за товарищей хотелось отомстить. По утрам видели - немцы по
дороге технику гонят, колонны идут.
Решили
рискнуть. Присмотрели место у болотины, а дорога там - в угор. Залегли,
стали поджидать колонну. Метров за двести открыли огонь. Там суматоха -
не ожидали, да и подъем впереди, сразу не разгонишься. Ну а мы, пока не
опомнились
фашисты, наутек. Их много поколотили: колонна плотно шла Пока в
болотине хоронились, слышали рев да стоны. В болото они соваться не
решились, а мы вскоре вышли к своим. Вернулось из этого похода из 270
человек только тринадцать. Да, крепко тогда немец учил нас, кровавые те
уроки навсегда запомнились...»
Коварное
нахальство врага, по-хозяйски шагающего по родной земле, ошеломляло,
вызывало недоумение и горечь, которые со временем перерастали в яростную
решимость драться, не жалея живота своего. «Страха перед смертью в бою
не было и не потому, что считались особо храбрыми. Не до того было.
Боялись упасть, отстать от своих, попасть в плен, старались держаться
рядом с товарищами». Те, кто оставался в живых после первых боев,
обретал навык и уже не терял голову, не бежал бесцельно, не стрелял
наугад. Становились настоящими бойцами.
Анатолий
Иванович воевал храбро. Пожелтевшие листки документов подтверждают это
сухими бесстрастными- строчками приказов. Вот «Удостоверение за участие в
героической обороне Сталинграда», выданное сержанту Анкудинову. Само
это казенное слово «удостоверение» в применении к Сталинградской битве
звучит по меньшей мере странно, словно речь идет не об участии в
кровавой драме, а о штатской прогулке на очередное мероприятие. Но так
полагалось, и хотя суховатое жилистое тело старого солдата имеет более
весомые доказательства причастности к великой битве на Волге, бумажка
эта стала со временем чем-то вроде наградного листа.
Есть
и другая - справка, удостоверяющая, что А.И.Анкудинов в составе войск
65-й армии Донского фронта участвовал в окружении и разгроме
немецко-фашистских войск под Сталинградом. И что приказом Верховного
Главнокомандующего Сталина от 25 января 1943 года ему объявлена
благодарность. А вот еще одна справка - о ранениях сержанта в боях за
Советскую Родину. Свидетельство о награждении орденом Отечественной
войны I степени. И, наконец, орденская книжка о том, что А.И.Анкудинов
награжден орденом Славы III степени.
Но
орден - это потом, а предшествовали ему бои, большие и малые, и по
нашим сегодняшним понятиям за каждый из них нужно было представлять
солдата к ордену или медали. Хотя, конечно, совсем не в этом дело...
Так
уж получилось, что в военной судьбе молодого бойца, как впрочем, и в
тысячах других судеб, Сталинград стал эпицентром всего. Сколько их,
боевых эпизодов, толпится в памяти, тревожат душу. Теперь самому
удивительно: в стольких переделках побывал, как только выкарабкался. Не
раз казалось: вот и все, конец приходит. Но живуч солдат, велика сила,
привязывающая его к земле, которая и сама нуждается в нем...
«Меня
политрук с донесением в штаб послал. Я, как положено, дело сделал и
обратно по-пластунски. У наших окопов танк подбитый стоял, теперь уж не
помню чей. Мне надоело на брюхе елозить, дай, думаю, рывком последние
метры одолею. Только сунулся в окоп - пуля сощелкала, кровь брызнула.
Хорошо каска на голове была - сберегла. Политрук говорит: скоро нам в
наступление, если можешь - выползай. Ну я пополз в лощинку, там уже и
другие раненые собирались, кухня стояла. Мне как раз пить страшно
хотелось... А тут самолеты, бомбежка, но как-то опять уцелел. Потом уже
на машину - в госпиталь. Там 21 день только пролежал Ранение неопасное,
руки-ноги целы, чего залеживаться. А вот ребят в госпитале похоронил
немало. Каждый день пять-шесть носилок к могилам таскали...»
Медкомиссия
не задержала солдата, выписала на передовую, и Анатолий Иванович попал в
ту же часть, правда, основательно потрепанную в боях. И тут передышки
не было, хотя рана еще болела и даже каску на голову было не надеть. А
судьба уже готовила новый «переплет».
«Ночью
всех накормили досыта, курящим табачок выдали, а утром - в бой. Пошла и
наша рота в наступление - и шагом, и бегом, и по-пластунски. Потом
залегли, отдышались маленько, связь наладили. Командиру Белову звонок -
поднимай своих в атаку. Он: у меня половина осталась. Но приказ есть
приказ - вперед, ребята! И только поднялись, мне как дало. В глазах
ссинело, ссинело - и все. Опять в голову, но уже тяжелое ранение. Белов
меня потом, после атаки, нашел, перебинтовал, в немецкий окоп положил
(наши их оттуда уже выбили). Говорит: если немцы не пойдут, счастлив
будешь. А эти гады очухались, наступают. Я уже в памяти был, лежу,
прислушиваюсь, как бой идет, Так на жаре весь день провалялся, головы не
поднять. Но помнил, что Белов сказал на прощанье: «Я тебя не забуду».
Ночь опустилась, ползут две девушки-санитарки. Меня подняли, я и
состонал. Немец учуял и давай трассирующими прощупывать. Девушки мои -
по сторонам и притихли. Я тоже валяюсь недвижим. Только слышу, как над
головой посвистывает. Затихло, они меня-таки вытянули. «Ты только не
стони, - шепчут, - потерпи». А слышно было всё, даже как немцы в окопах
котелками бренчат...»
Слушаю
Анатолия Ивановича и слезы наворачиваются от простого, бесхитростного
его повествования. Господи боже ж мой, один день - и вся судьба человека
- как на ладони: можно прихлопнуть, а можно выпустить. И пусть даже
пуля оказалась «счастливой» - ранила, не убила, сколько возможностей
было у злого рока прервать тонкую ниточку жизни - и когда лежал в пустом
окопе, а свои побежали дальше, в горячее марево боя, и когда ночь
упрятала все под свое покрывало. Что помогло и на сей раз остаться в
списках живых?
— Да
не что, а кто, - досадливо морщится от моей непонятливости Анатолий
Иванович. Белов не забыл о своем обещании - раз, санитарки опять же не
робкого десятка оказались... Он помолчал, словно раздумывая, продолжать
или нет, и добавил, - За тот день я, покуда в сознании был. о многом
передумал. О доме вспоминал, о матери. До сих пор помню, как проснулся
среди ночи накануне отъезда и увидел: мать стоит рядом и молится, горячо
так, что даже сердце защемило... Может, теми ее молитвами, постоянной
материнской тревогой о сыне и жив остался...
Да,
судьбы на войне разные. Даже у тех, кого смерть миновала. Кому-то
довелось до победы прошагать без единой царапины, кого-то один раз
шарахнуло, а кого-то ломало и било, словно испытывая на прочность. У
Анатолия Ивановича столкновения с горячим металлом на этом не кончились.
После госпиталя шесть месяцев находился в учебном батальоне и опять
попал под Сталинград, успел еще поучаствовать в заключительных боях за
город.
«Тогда
немец уже не тот был. Наглости поубавилось. В окружении им даже питание
с воздуха сбрасывали. Ну а потом сдаваться стали. Но бои были страшные,
больше такого разрушенного города мне не довелось видеть. Потом и
кровью добывали эту победу, но когда Сталинград отстояли, никакого
сомнения не осталось, что врага погоним и дальше».
Есть
у Анатолия Ивановича в великой Сталинградской битве и свои, особые
зарубки. Как, впрочем, и у каждого солдата, своими делами ратными
приближавшего Победу.
«Было
это уже в 43-м, в одном из боев. Нужно идти вперед, а на пути дзот
огнем плюется, не дает с места сдвинуться. Меж нами один мужик был - здоровый такой, высокий, сильный. Из бывших штрафников. Не знаю уж за что он туда угодил, только в бою;все
искал случая проявить себя. С ним еще трое пошли, я в том числе. Тот,
что из штрафников, часового задавил сразу без шума, а мы в это время в
щель да в трубу противотанковых гранат набросали и быстрее назад...
Потом еще долго: вместе воевали, пока меня снова не ранило. А за то, что
взорвали дзот, всех наградили, мне вот - Славу III степени дали...»
В последний раз его ранило уже на Первом Украинском. Дошел до Днепропетровска и тут снаряд угодил
в ногу. Ранение было тяжелым. Шесть месяцев госпиталя и затем, 10 марта
1944 года, солдата комиссовали и отправили домой. Избитое, искореженное
тело верой и правдой служило хозяину все эти годы, давало возможность
работать, не сидеть на завалинке инвалидом. А, может, не тело - а сила
духа, осознанное стремление оставаться самостоятельным, сильным даже в
критических обстоятельствах? А попросту - настоящим мужчиной, хозяином
своей судьбы. Но о том, как сложилась мирная жизнь солдата - другой
рассказ.
Р.Спирихина. Вилегодский сельсовет.
Знамя труда. 1989. 8 мая