Моя малая родина. Село Вилегодск. Четверг, 28.03.2024, 20:28
Приветствую Вас Гость | RSS
Главная | Аникиева Р.С. и Гавшева А.С. | Регистрация | Вход
» Меню сайта

» Статистика

Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0

» Форма входа

«А духом не падали...»

У памяти нежные струны. Затронь одну - отзовутся, зазвучат другие. Вспомнится все: и хорошее, доброе, и такое, о чем без слез и говорить нельзя.

Раиса Савватиевна Аникиева из деревни Софроновская, что неподалеку от Вилегодска, отправилась к сестре своей Антонине Савватиевне Гавшевой. Как сказала сама - «старину вспомнить». Встретились сестры, заваркой из ста­ренького чайничка крутой кипяток разбавили. И подались в воспоминания.

Первой, как и положено по старшинству, начала старшая, Раиса Савватиевна:

- Папа-то у нас в деревне первым коммунистом был, а его раскулачили. У нас такая большая домина была, я ее как сейчас вижу, мы маленькие тогда были, все на приступочке сидели. А приехали те, переднюю избу изломали сначала и увезли, а потом и боковую, двухэтажную... И папу посадили, так мы без него и росли. Дом у нас остался небольшой, его подделали кое-как, там и стали жить. У нас отроду было тринадцать человек, а росли-то семеро, вживости-то остались. Ходили на сенокос. Я косить еще не умела, мне мама дала косу маленькую. Я ее вскоре же и изломала - давай большую.

Папа пришел. Не успели пожить с ним - финская война. Через год пришел с нее - ой, худой-худой, мама даже не признала его. Год прошел, снова война. Рабо­тать некому, мама меня из школы и увела. Из пятого класса. Учителя заругались:

- Григорьевна, неладно делаешь, куда такого ребенка?

- А чем, - говорит, - я их кормить буду? А так она себе хоть на хлеб заработает.

Мне дали хромушку, я на ней пахала осень-весну, потом боронила. Все боль­ше пахала, я могутная в детстве была, проворная. Летом и зимой сено возила. А то меня послали как-то, пятьсот граммов хлеба дают - в Слудку на лесозаготовки возить муку. Зерно увезем до Селян, а из Селян опять лесом едем. Километров, наверное, пятьдесят. Две ночки дома ночевала, потом: опять в лес, опять в лес!

Младшие дома тоже без работы не сиживали. Веня, уж какой маленький был, а его тоже волочили с собой.

Тут тятя у нас с войны пришел, его ранили два раза. Он нам столько интересно­го рассказывал, так никакого кино не надо. Ни ись - ни пить, все только сидели да слушали его рассказы: как ранило да как воевал. Он мастеровой был: шил кур­точки, пиджаки. Мама у нас этого ничего не знала, даже пуговицу не пришивала. 

Война еще не кончилась - брат Коля с войны пришел, контуженный. Пово­евали и, Христос же бог, все пришли с войны живыми.

А работали как в колхозе... На сенокос, еще только-только на горизонте на­чинает краснеть, нас уже из избушки: давай, вставайте, надо идти. Встанешь, обуваешься, а что на ногах-то было - лапти. Это хорошо - у огонька обуваешься, сухо. Только ступил на траву, роса большая - ноги сырые. Так и ходили, между ног все опреет. Хорошо, деготь был, так им спасались. Намажешь - все пройдет.

Вот так зарабатывали трудодни. А на трудодни что давали - по двести граммов хлеба! Это хорошо, если сухой, а то другой раз сырой дадут...

* * *

Ладошкой забытую на столе чашку рассказчица приобняла: не остыл ли? А ла­дошка не мелкая - чашка в красный горошек чуть не целиком в ней утонула. Вро­де не остыло - к губам поднесла. Пока глоток да другой делала, Антонина Савватиевна в разговор вступила, до этого терпеливо слушала, не перебивала старшую:

- Да уж, поработали. На сенокос пошла, мне всего одиннадцать годков было. И вот ночью спим, бригадир закричит:

-Замореныши, подымайтесь!

Встаем, одеваемся, те же лапти на ногах. Окосили стожье, на второе пере­шли, на третье... Кто уж, не помню, тоже наш одногодок, спрашивает:

- Иван Петрович, а где солнышко-то? Косим-косим, а все темно как-то...

- За тучей, где ж ему быть-то.

Да как выругается, заматюкается на нас. И слова боялись сказать. И вот тре­тье стожье скосили, смотрим: солнце-то еще только встает! До завтрака ско­сишь столько-то, придешь в восемь, в девятом. Ручные точила были, крутишь за ручку, а мужик один точит. Кому-то хорошо косу наточит, кому-то плохо.

Сваришь, у каждого свой котелок был. А чего варили? Если дома мясо есть - мяса дадут. Раньше туески были, в нем каждый несет. Хлеба мало было у нас. Маме, помню, клеверу принесем, насушим, так она муки только немнож­ко посыплет, чтобы не распадалось. А то раз, мы маленькие еще были, она испекла нам по колобашке и говорит: вот хоть ешьте, хоть храните, а это вам на три дня. И больше не просите! Была младшая сестра, я куда не запрятаю хлеб, все равно сыщет. Я хвачусь: опять откусила!

Вечно голодные были. Я все думала: ну никак, никак я не наемся. Бывало в школу идешь, брюкву возьмешь с собой. Пока на уроке сидишь, ногтем вот так ее под партой колупаешь да палец сосешь... А папа говорил: только не воруйте! И в жизни не было на уме, чтобы что-то чужое взять. Папу, конечно же, уважали, но и боялись. Но ему за нас никогда не было стыдно. Плохое детство было. В семь лет на восьмом, передник сделает мама, холщовые были такие передники, и ходили мы чистить яровую. Дадут тебе полосу, каждый полосу должен вычистить. Сорняки в передник складываешь.

Побольше стали - навоз на лошадях возить ставили. Кто маленький, годов до восьми, того у затвора посадят: карауль, как подъедет подвода, откроешь. Каждому была работа. А теперь... Мне как-то непонятно: человек считается безработным, безработицу плодят. Ведь если взять мешок сахарного песку, да если в него не сыпать, а только брать и брать, так и выберешь все. Так же государство... А у государства только просим, да, Рая?

* * *

Та чашку опустевшую на столешницу со стуком опустила:

- Ой, у нас тогда работы много было, и никаких трудностей не было. Не пили, не ели, а все хорошо! Я и домой никогда не ходила обедать. Мне иной раз поись охота, я пашу, лошадь на межу отпущу, сама кислицы в лесу поем. Или еще песты были, на обочинах росли. Во-о-от такой стебелек, а наверху шишечка. Их тоже ели. Клевер-то рвешь, так еще и ругаться начнут. Теперь ведь, скажите-ка, не стали бы есть, правда?

Люди и опилок ели, мы, правда, не ели. В деревне Качилова была женщина, первый коммунист. Я в школу иду, в третий класс еще ходила, она стучит в окно:

- Рая, Рая, иди-ко, привороти ко мне.

Она нам муки даст, вот мы и жили. Мамушка сердешная часто вспоминала ее.

...Уж на что бойка Раиса Савватиевна, про трудности да голод вроде как и со смешком вспоминалось. Казалось, хотела сказать: гляди-тко, каки кулемы были, смех да и только. А как мамушку вспомнила, так и бойкий говорок предатель­скую трещинку дал. Сестра младшая и тут поддержала старшую, не позволила слезу пустить. Сами-то когда и поплачут, перебирая прожитые годы, как камеш­ки-гладыши в ладони, а при госте - ни-ни, нечего на гостя печаль навевать. На столешницу облокотилась, вперед подалась, словно собой сестру прикрывая.

- Ранешний народ-то был сильный, да, Рая? - На сестру обернулась, успев заметить, как та успела кончиками пальцев сухоту под глазами навести.

И опять к гостю:

- Ранешний народ-то был сильный. Передо мной парень родился у мамы, Веня. Мама рассказывала: была на сенокосе с папой за шестнадцать километров. Косили-косили, она и говорит: «Ой, Савватий, пойдем-ко под кустик. Сымай рубаху-то». Он рубаху скинул, она на нее родила мальчика. Папа сделал чуман. Вы знаете, что это такое? Коробка такая из бересты. В нем и принесли Веню домой. Переночевали, бабушка осталась, а мама снова ушла на сенокос. Так бабушка кор­мила: возьмет тряпочку беленькую, раньше марли-то не было, туда черного хлеба нажует, добавит немножко соли и песочку сахарного и даст сосать. Через неделю мама пришла с сенокоса, он уже не знал, как и грудь брать. А крепыш вырос.

Я помню, как девяти лет была: праздник, яишно заговенье, так всё по деревням ходила, побиралась. Вот приду домой, платок сниму с себя, все кусочки выложу и всем раскладу: вот этому такой, другому такой... Раньше много побирушек было. Бабушка все говорила: «Лучше подать, чем про­сить. Ничего в доме нет, так хоть луковицу, но подай».

Придешь в дом, постоишь и говоришь:

- Подайте Христа ради милостыньку.

Спросят:

-Ты чья?

- Саватки Сенькина...

А один раз, хорошо помню, пришла на Кочниху к одной женщине. У нее в доме столешница, вот такая, метра на четыре. И на ней - караваи, мягки

- так их называли. Их положат на такую столешницу и сверху полотенцем накроют. Стояла-стояла, нет никого. Давай, думаю, в другой дом зайду, пока хожу, хозяйка придет. В другой дом сходила, там не дали ничего. Пришла сюда. Видела, что хлеб есть, тоже не дали. Я всю дорогу проплакала.

Так и жили: картошка на столе да то, что побирано.

* * *

И снова Раиса Савватиевна:

-А духом не падали. Как на сенокос пойдем, так все с песнями. Анатолий Клепик гармошку берет, бабы все наряженные, до семи километров ведь хо­дили на сенокос. И все семь километров - с песнями. Никогда молча не шли.

Я так расскажу: вот жнем-жнем, снопы вяжем-вяжем, а сами думаем: ой, се­годня пляска, где же? В деревню придешь, умоешься, так никакой еды не надо

- полетели плясать. Мама другой раз ревет: девки-девки, вы с ума посходили, ну-ко, не отдохнув да плясать... Ни обуть, ни оболочь не было - бежим на пляску. Ребята из армии выходили, очень весело было. Наряды? А наряд у меня, я вам скажу, был такой: сшила юбку, вот такая оборочка на ней. Я ее очень жалела...

А бежишь, бывало, километров за семь на пляску эту. Утром заря, мама будит:

- Райка, вставай, Райка, надо ведь идти...

Я говорю:

- Ой, как спать-то охота.

Но надо идти, опять бежишь, и как будто так и надо было. А когда жнейка остановится: ой, дай-ко я вздремну. Вот и прикурнешь, и опять: поехали-и-и...

Замуж вышла, ребята пошли. Я ни одного декрета не отпользовала. Зимой корм вожу коровам, лето подходит, бригадир подзывает к себе:

- Рая, с завтрашнего дня на мост, мост строить будем.

Это временный за реку, его каждый год ставили. Как большая вода спала - ставь мост. Шесть лет подряд с мужиками их ставила. Как лето подходит, мужики к бригадиру:

- Давай нам Раю.

 

Плотником была. Когда в Вилегодске армяне строили Дом культуры, я им на стройку кирпич возила на лошади, цемент. Сама и за грузчика. У меня сила была, я не в тягу, мешки у меня, как мячики, летали.

* * *

Тут уж я не выдержал: какие-такие пляски были, что нужно было за семь кило­метров да после тяжелой работы на них бежать? В клуб что ли? Сестра младшая только рукой махнула: какой клуб! Принялась объяснять как дитю неразумному.

- Раньше в деревню приходишь, хозяйка пустит плясать, коптилку запалит. Полчаса прошло, хозяин ребенку говорит: «Бери шапку и обходи всех». Вот кто денег, кто картошки, кто хлеба дает. А если много получил хозяин, то и в следую­щий раз пустит. Потом в клуб ходить стали. Как придешь, гармошка играет. У нас и Рая на гармошке играет. У нас всегда Рая с Лелей и пляску начинали, да, Рая?

Так в ответ головой закивала, заулыбалась:

- Зовут: пойдем, Рая, на пляску, без тебя как-то не так. Да нет, не пойду сегодня. Ой, все равно, как гармонь заиграет, скорей за порог. Часа в три ночи расходились.

- А из сыновей кто-то на гармошке играет? - спрашиваю.

- Ой, да молчите, никто не играет. Как придут домой плясать: мама, пои­грай! Ишь, сами пляшут, а мама играй...

 

Олег Угрюмов, 1998

Материал взят из книги Угрюмова О.А. "Долги наши...", изданной в Яренске в 2016 году.

Книга есть в Вилегодской сельской библиотеке. 

» Поиск

» Календарь
«  Март 2024  »
ПнВтСрЧтПтСбВс
    123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

» Архив записей

» Друзья сайта
  • Создать сайт
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Все проекты компании


  • Copyright MyCorp © 2024
    Бесплатный конструктор сайтов - uCoz