...Она считала себя трусихой
Елезова Анна Ивановна
Я бы никогда, не пришла в редакцию со своей историей, если бы не ваше обращение к людям: мол, пишите и рассказывайте всё, что знаете про войну, что пережили сами или слышали от других. И то не сама решилась — родные и знакомые посоветовали: твоя, говорят, история стоит десятка других... Ну вот я и здесь...
Так необычно началась наша, беседа с немолодой, небольшого ростика женщиной, одетой по-деревенски просто. Заметно волнуясь, она поведала свою, и впрямь неординарную историю. А рассказала она о том, как в первые же дни войны оказалась «под немцем» и как долгие месяцы пробиралась потом с малым дитём на руках к себе домой, в далёкий северный край. Впрочем, всё по порядку...
— Зовут меня Анна Ивановна Елезова. Родом я из Матвеевской и муж мой, Ваня Елезов, тоже матвеевский. Поженились мы молодыми, а в 37-м он ушёл служить. Потом поступил в Тамбовское кавалерийское училище, и три года я жила солдаткой. Первая девочка наша умерла от болезни, и я очень одна тосковала. Всё плакала — он в отпуск приедет — плачу, уезжает — опять плачу. Девчонка была совсем, что взять...
Елезов Иван Васильевич
После учёбы лейтенант Елезов был откомандирован в западную Белоруссию (бывшую Польшу), в город Ломжу. Через некоторое время он приехал за женой и маленькой Диной (вторую дочку Анна родила в деревне без него). Ехать ей в чужие незнакомые края не хотелось. Нет, не путешественницей была Аня, скорее трусихой. И если бы она только могла представить, что там, впереди... шагу бы, наверное, не сделала за родной порог. Но нашу судьбу зачастую оп- ределяем не мы сами. Учёба лейтенанта подошла к концу, и тянуть больше причин не было. Настала пора жене военного привыкать к кочевому распорядку. Вот только совместная их жизнь оказалась недолгой...
22 июня 1941 года, в четыре часа утра, на пограничной заставе была объявлена боевая тревога. Правда, особого испуга это поначалу не вызвало. За те шесть месяцев, что они прожили в военном городке, по тревоге поднимали не раз.
— Я, бывало, спрошу: «Ваня, что там!» «А, — скажет, — немцы границу опять нарушили. Провокация». И в тот раз особой тревоги не высказал. Всё как обычно. Ночью встал, оделся, ушёл. И по сей час ходит... Больше я его не видела.
На все запросы в соответствующие органы вдова получает однозначный ответ: лейтенант Иван Елезов выбыл из строя 22 июня 1941 года. И всё... Той же ночью семьи военнослужащих погрузили на подводы и повезли на станцию. Здесь уже вовсю шла война. Попали под бомбёжку и сразу же растеряли все вещи. Чудом остались живы. Немцы в это время кое-где уже прорвались на мотоциклах.
— Сопровождающий нам, бабам, говорит: «Я вас живых в плен не сдам». Только сказал, его, сердешного, и убило. В нашей группе было двенадцать женщин. Шли лесами, вдоль больших магистралей, держа курс на Москву. Ели, что придётся. Побирались. Немцы коров постреляют, а ноги повыбрасывают. Мы подбирали, варили на кострах и ели. И дитё кормили... Чего только не насмотрелась Аня, шагая по горящей земле. Видела, как враз порешили каратели сорок жителей: поставили к соломенному стогу — и расстреляли. Такое бывало, когда партизаны что-нибудь устраивали немцам. Карали всех: стариков, женщин, подростков. Или ещё эпизод, преследующий её до сих пор в беспокойных снах: партизан закрыли в дому и подпалили. Чтобы не выскочили, стреляли в окна. Только Бог не дал сойти с ума после всего увиденного...
— Боялись всех, но особенно своих, перешедших на службу к оккупантам. Старосты были всякими — иной и картошки принесёт в сарай, где прятались беженцы. А которые говорят: «Знать, что жена офицера, сами бы расстреляли»... Их-то солдаты не зверствовали с беженцами. У них и листовки были такие — сдавайтесь — не тронем. Вроде как пропуск. Мы их в руках держали. Слаба надежда, а всё же: вдруг пронесёт, выскочим мы с Динушкой из этого ада... «Выскакивать» пришлось не одну неделю. Почти семь месяцев — то с короткими, а то и с более длительными остановками выходила она из-под врага. Сейчас кажется удивительным, как вообще сумела выбраться из окружения, двигаясь по занятой действующими частями территории. Хотя беженцы сторонились особенно жарких участков боёв, попасть «в переделку» можно было в любой момент.
— Но, видно, не было там моей смерти. Да и не думала ни о чём таком: нужно было дитя спасать. Позднее, когда добралась-таки до дому, отец говорил: «Ну, Ануха, я тебя шибко благословлял...» Может, потому, а, может, по другому какому случаю не тронули меня ни пуля, ни снаряд. Только в глаз прилетела какая-то щепка или осколок — перестала им видеть. Сидели мы в тот раз под сосной: соседку убило — а мне только глаз повредило. Сотни раз так было: идёшь — рядом пули свистят. Но, видно, не роковая. По ржи ползли — это ещё в самом начале — жену политрука убило. А меня не тронуло. Но к смерти, конечно, готова была. Дочке записку в платьишко положила: «Мирное население, пожалуйста, если меня убьют, сообщите по адресу...» И адрес мамин приложен. Как всё это выдержала! А каменное сердце стало, наверное. Помню, как-то в землянку спустилась. Там трое солдат лежат мёртвые. И каша в котелке. Я и не подумала, что отравлена — всё выскребла и ребёнка накормила... Были, конечно, моменты, когда сил уже не хватало брести, прячась и таясь, словно зверь, по лесам. Спать порой и то негде было. К сосне прислонится, Дину промеж ног поставит и так всю ночь про- стоит. В дома-то беженцев не очень пускали — боялись. «А хлеба запросит — я её по щёчке шлёпну: «Терпи!» — она и замолчит». Сердце сжималось от того, что приходилось видеть.
— Пленных-то наших вели — два дня и две ночи — бесконечной вереницей. Бредут по магистрали по пять человек в ряду если кто отстанет — сразу стреляют. И хоронить не дают. Сроду бы не подумала, что остались ещё в России мужики — столько их было на этой скорбной дороге...
Особенно сильно навалилась усталость и равнодушие, когда переправлялись через Днепр. «В воду зашла — сейчас, думаю, утоплюсь. И всё разом кончится. Нет, меня словно кто вытолкнул на поверхность. Ну, значит, и на этот раз не судьба умирать....» Сколько километров прошла — так до сих пор и не знает. Минск, Смоленск, Вязьма — всё пешком, с дитём на руках. Сроду не забудет, как дошагали до небольшого городка Столбцы — вздумала окрестить Дину. Точно под руку кто толкнул или на ухо шепнул. Там и окрестила... Минск запомнился — весь в руинах, разбомблен, всё дымится. Страшно. Только сердце уже этот страх устало воспринимать. Шла, как завороженная, с одной мыслью: «ДОМОЙ, ДОМОЙ, ДОМОЙ...» Чего только и не случалось за этот долгий горестный путь. Вспоминает Анна Ивановна, как на одной из дорог прибились к ней две девушки, Нюра да Надя. Оказалось — партизанки. Молодые, без документов — подозрительные, одним словом. Но Аня тогда уже ничего не боялась. Выдала их за своих родственниц. Пронесло. Вместе к своим вышли, вернее, освободили их в очередном наступлении. Много разных встреч было за эти месяцы. Можно было где-то остаться, переждать лихолетье — нет, даже мысли такой не допускала Анна. Звала её к себе подружка, с которой от самой границы топали — одни они от тех жён с эскадрона только и остались. «Нет, — сказала, — буду попадать к своим. А прошло уже с начала их Одиссеи немало времени. Кончилось лето, наступила осень — они всё брели и брели. Настала зима 42-го года.
— И тут где-то вскоре, возле Нарофоминска, наши начали наступать и нас освободили. До Москвы 120 километров только и не дошла. Тут уже военные мне помогли, отправили на машине. Я саночки самодельные, в каких Дину волокла, у метро оставила. Как положено, всё проверили. Предлагали даже в Москве остаться. «Нет, — говорю, — к маме, к маме». Ну, посадили на котласский поезд — и домой. Свой, деревенский, мужик, встретив её в Котласе, еле узнал — такая она была худая, измученная. Она и сама не верила, что дошла. И родителям всё это казалось чудом. Полна изба народу набилась, когда добралась, наконец, Аня до родного крыльца. Такого здесь ещё не слыхивали. А они с дочкой первым делом отмывались и отъедались. Обыкновенные деревенские «катыши» казались лакомством. Но много ни ей, ни Дине есть сразу не давали, чтобы не навредить. Вновь привыкали к тишине, к покою. Дина первое время, как что состукает, бежала сломя голову — в окопы прятаться. Потихоньку отошли, оттаяли, но, конечно, страшная эта дорога не прошла бесследно. У Анны Ивановны побаливает сердечко. И хотя, как она говорит: «Господь дал мне за мою незлобливость долгие годы— живу уже 78 лет», — здоровьем не блещет. Давление, и ноги болят. И мучают сны — тревожные, страшные — «так что всё отнимается!» от ужаса, от страха, что вот проснёшься — и там, в лесу, в дыму и свисте снарядов. Конечно, жизнь продолжалась, и молоденькой женщине нужно было думать, как устроить свою судьбу и судьбу дочери. Когда шла бесконечными дорогами домой, вынашивала сумасшедшую надежду: «Вот приду, а дома от него письмо. Живой». Но нет, чудес не бывает. Если, конечно, не считать чудом само спасение Анны с дочерью. Война унесла жизни многих и многих деревенских людей, соседей. Да и что соседи — своя-то семья осиротела. Четыре брата убиты — парнями, не успев жениться, не успев оставить после себя никого. Живым остался старший — пришёл по ранению. И младший — не успел, по счастию, попасть на фронт.
Елезов Анфиноген Васильевич
Спустя время, Анна Ивановна вышла замуж за брата погибшего мужа — Елезова Анфиногена Васильевича, человека достойного, тоже фронтовика. Вернулся он с войны израненным, контуженным. Дошёл до Берлина. Жили неплохо, Дину не обижал, но Бог своих детей не дал. Вот уже пять лет, как Анфиноген Васильевич умер, и Анна Ивановна не устает вспоминать его добрым словом. И всё-таки любила она единственного — Ивана. Кается теперь, что в молодости робка была, не поддалась на уговоры переехать к нему пораньше, ещё когда в училище был. А он звал — и квартиру нашёл, и работу. «Ну да что возьмёшь с деревенской девчонки — трусихой была, ничего не знала, не видела. Всего боялась. Теперь жалею. Можно было хотя бы те два-три года вместе провести, всласть нажиться...» Как познакомились с Ваней — век не забыть. Случилось это на тракторной базе. Аня в ту пору лес рубила, была стахановкой. Ездила на какой-то слет передовиков. Приехала обратно и в контору — за деньгами. А там он сидит — бухгалтером. «Я подумала — какой красивый парень». И он на меня глаз положил. С осени до весны гуляли, а потом он к тяте уехал и сосватал...» Житье начинали на пустом месте: у Ани с собой была лишь нательная рубаха — вот и всё приданое. Но счастливы были. Вот только недолгим было счастье.
...Длинными зимними вечерами в деревне тихо и таинственно. Это летом в бабушкином доме весело и шумно — гостят внуки (а их двое), наезжает дочь. Сейчас же Анна Ивановна наедине со своими мыслями, воспоминаниями. Печаль уже не давит сердце — она грустна и светла, и прошлое кажется подернутым нежной вуалью. Вот перед глазами комната, по-военному неприхотливая в убранстве. Детская кроватка. Малышка разбросалась во сне, носиком посапывает: «Не простудилась ли?» Невысокий, плотно сбитый молодой человек осторожно ходит по комнате, собирается куда-то. Красив, голубоглаз, фигура ладная. Шпоры побрякивают, на боку сабля. «Не волнуйся, обычная тревога» — и круто повернулся в комнате, так что саблей по Дининой кроватке сбрякало. Сбежал по лестнице вниз... Хлопнула входная дверь. Ушёл. Не простившись. Ненадолго. Навсегда,
Раиса Спирихина
Знамя труда. 1994. 6 декабря.
Дочь Анны Ивановны, Дина Ивановна Леготина, дополнила этот рассказ следующими сведениями:
Анфиноген Васильевич Елезов родился в 1921 году. До войны он проживал в деревне Матвеевская. Был призван на службу в 1940 году, служил связистом. Принимал участие в Великой Отечественной войне с первого до последнего дня. Гвардии рядовой Елезов А.В. был командиром отделения связи взвода управления 3 дивизиона 36 гвардейской миномётной Познанской Краснознамённой бригады. Обеспечивая бесперебойной связью боевые порядки дивизии, повреждённые линии приходилось исправлять зачастую под огнём противника. А также участвовать в боевых атаках. Был три раза ранен, два ранения были тяжёлые. Награждён боевыми наградами: медалью «За отвагу», орденом Красной Звезды, орденом Отечественной войны I степени.
Иван Васильевич Елезов, 1915 года рождения, был кадровым офицером, проходил военную службу в 1940-41 гг. в г. Ломжа (в то время – Белоруссия, сейчас – Польша), в должности командира взвода 152 кавалерийского полка 6-ой кавалерийской дивизии им. Сталина 10 армии в звании лейтенанта. Попал в самое пекло войны с её первых дней. Десятая армия отступала по направлению Ломжа – Слоним – Зельма – Белосток, где попала в окружение («Белостокский котёл»). К сентябрю 1941 года в живых от всей дивизии остался только тот, кто каким-то чудом сумел прорваться из окружения. Или попал в плен, но в списках военнопленных фамилии Елезова И.В. нигде не найдено.