XV районный конкурс чтецов и самодеятельных авторов "Мой край родной, мой Север милый",

посвящённый 85-летию Архангельской области

Лауреат конкурса

победа в номинации "Лучшее конкурсное выступление"

Театральная студия «Вилежане»

Вилегодский ДК

«Разговор товарок»  – театрализованная картинка по книге Екатерины Байбородиной  «Вилегодская говоря».  

Составитель и руководитель Е.А.Байбородина 

 

Победители конкурса

Возрастная категория от 14 до 18 лет

I место

Ульяна Ильиных

Вилегодский ДК, руководитель Е.А.Байбородина

Денис Макурин

Емецкие девки

В селе Емецк девушки всегда были красивы, нарядны да стройны. Вот сколько емчане себя помнят, столько кареглазые и славятся своей красотой. Из дальних весей и столичных городов женихи свататься приезжали. Из Вологды, Ярославля, Костромы ухажёры путь держали. Люди иностранного происхождения на пароходах через Белое море посмотреть северных девиц-красавиц приплывали. Вот только характер у барышень и посей день заковыристый встречается. Откуда румянец и красота пошла, это известно – экология хорошая, да от парного молока. А вот с какого времени и места характер вздорный привязался – никто не ведает.

Раньше, бывало, сядет Полинка Уголёк у окна. Сидит и сидит – без дела в окно глядит. Мать ей крикнет:
– Ты чего без дела сидишь, в окно лупишь? Шла бы лучше полотно на снегу отбелила.
Девица руки на груди сомкнёт, щёки надует:
– Вот ещё! Делать мне больше нечего, как рученьки свои морозить! – это она, значит, характер так свой показывала: мол, не указывайте мне, что делать.
А как увидит, что соседка Василиска Лисица пошла полотна белить, так и сама – хвать! – в охапку приданое и тоже на угор бежит. Там полотнища свои раскатает, снегу гору нагребёт, со всего села лопатой соберёт, лишь бы Василиске не досталось: нельзя чтобы та наряднее оказалась!

А Василиска Лисица дома всю родню с утра до вечерней зори заедала:
– Почто у меня наряды не самого модного фасону?
Батько бывало на неё прикрикнет:
– Так ты сама же целыми днями баклуши бьешь да гундишь! Шла бы лучше до синильщика Савелия, на одёжи свои рисунок набила да ниток посинила.
Василиса:
– Глупости какие, тятя*! Пойду это я свои ноженьки топтать да белые рученьки синей краской марать! – тоже, значит, характер показала.

Посидит, поохает, а как увидит, что Фроська Крылова до синильщика пошла, сарафан понесла, как представит, что у Фроськи самый броский наряд будет и что её первую замуж возьмут, так тут же Василиска все свои платья схватит да вперёд Фроськи к Савелию побежит.

Савелий тогда три ночи не спал, три дня не моргал – всё узоры Василиске выдумывал. На четвёртые сутки дощечки вырезал-смастерил, краской покрыл, на влажный холст уложил и неделю по ним молотками-киянками бил – узоры переносил.

Фроська Крылова тоже ночами не спала, всё думала-гадала, как Василиску перещеголять? И удумала она комету с неба достать. Васька-ухажёр на небе комету за хвост поймал:
– Вот Вам, Фросенька, пожалуйста, подарочек.
Фроська Крылова комету в косу вплела, а замуж за Ваську так и не пошла.

Намучались с девицами и мамки, и няньки, и женихи. Терпение лопнуло, вот они и созвали всех девушек в Петров день у реки. Придумали каждой испытание, а потом устроили гуляние. Девушки песни пели, шаньги пекли. Кавалеры выбирали, а сельчане им помогали: достоинства и недостатки той или иной девицы вслух обсуждали, всю их вредность и нерадивость за год припоминали. Каждой девке по корзине обид насобирали. Девушки после таких гуляний маленько угомонились, поостыли и норов свой присмирили.

С того времени разборчивее стали и женихи, выбирают бриллианты, а со своим вредным характером остаются девицы дома у печи. «Ярмарка невест» вот уж триста лет из года в год в Емецке проводится, купцы и по сей день на самый ценный товар не переводятся.

 

 

II место

Маргарита Якубук

 Вохтинская школа, руководитель Н.И.Шишкина

Фёдор Абрамов.

Самая счастливая

Нас от отца осталось — полна изба. И все девки. Из мужского-то один Тихон был. А в сусеках горстки муки нету. Матенка день и ночь бьется, потом-кровью обливается, а все ничего, все хлебница пуста.

Ну, долго ли, коротко ли — рассовала нас по людям. Брат Тихон в город ушел, а меня, двенадцать лет было, в монастырь свела. Да подумай-ко, я там, в эдаком-то аду, девять лет выжила. Девять лет на волосатых дьяволов стирала.

Разбудят, бывало, в три часа утра да стой-ко у корыта до восьми вечера. Дак уж напоследок-то стираешь — ничего не видишь и не чуешь, в глазах все так и ходит. Руки щелоком разъест до мяса. Красные. Как лапы у голубя. Жалели мыла-то монахи, все на щелок нажимали. А зимой-то в проруби полоскать! Стужа — хозяин собаку из избы не выгонит, а ты идешь на реку да выполощешь двадцать пять кузовов. Да месяц пройдет, тебе за это рубль и отвалят.

Вот как меня в святых-то местах мытарили. Бывало, матенка придет, поплачет-поплачет да так ни с чем и уйдет: не к чему ведь дома-то прийти.

А что вот: как ни жила, как ни мучилась, а молодо дак молодо и есть подошло воскресе-нье, и нет-нет да и выйдешь куда. Теперь вот смотри, какая ягодка — собаки пугаются, а тогда, видно, не такой была. Идешь где работники глазами едят, по коридору ступишь — монах так и норовит за груди щипнуть, да, бывало, как двинешь в рожу-то волосатую — снопом летит.

Ядрена, ядрена была, не обидел бог здоровьем-то, мешки с мукой в шестьдесят лет ворочала, ну а супротив своего старика, тогда-то не старик был, кровь с молоком, не устояла. Поглядом взял. Всех — и монахов, и работников от себя отшвыривала, как щенят, кидала, а тут глазом повел и делай, что хошь, — ни рукой, ни ногой не шевельнуть.

Забрюхатела.

Ну что поделаешь, сама виновата. С мамой посидели-поплакали: такая уж судьба. А чтобы Олексею жалиться, слово сказать — это старику-то моему, мне и в голову не приходило. Из хорошего житья человек, первый жених на деревне — да разве ему с Олениной девкой вожжа-ться? Бесприданница, да еще и ворота на запоре держать не может. Раньше ведь строго было насчет девьей чести, не то что ноне.

А Олексей узнал, что я забабилась, — к родителям: так и так, отец и мати, кроме Олениной девки никого брать не буду.

Те его и лаской и таской, и добром и батогом — горячий отец был, ну Олексей на своем: не быть под моей рукой никому, окромя Окульки.

Отец распалился:

— Ах так! — говорит. — Отец-матерь тебе не указ? Ну дак живи как хочешь. Ничего не дам.

И не дал. Мы три года в черной бане жили, три года дымом давились. Первую-то квашню я в чем, думаешь, развела? В шайке, из которой в бане мылись.

Олексей — спать ложиться: «Пой, женка!» Да я, веришь ли, сроду так не певала. Вся деревня выходила на улицу нас слушать. «Окулька-то, говорят, не диво, что пост. Той как не петь, лучше-то не живала, смалу в людях. А Олексей-то чему радуется?»

А мы с Олексеем быстро на ноги встали. Дом выстроили. Одни, всем в удивленье. Я заместо напарника была — и под дерево, и на дерево. Да, бревна вместе c Олексеем подымала и на углу с топором вместе сидела. И опять, бывало, вся деревня глаза пучит: ведь ни в жизни не видали, ни в сказке не слыхали, чтобы баба с топором управлялась.

Дом построили, хозяйством обзавелись, к нам и свекор-гроза пожаловал.

Старик беспомóщной стал да слепой еще — кому такой надоть? Все три сына отказались. Иди, говорят, теперь к Олексею. Ты у его еще не жил. А как к Олексею-то идти, когда он его из дому выгнал, иголки не дал?

Я утром вышла — кто у нас на крыльце сидит? А то свекор. Колотиться-то не смеет, вот и сидит на крыльце. А холодно. Зима. Самые раскрещенские морозы.

Я старика на руки да в избу, да на печь. А потом напоила, накормила да в бане намыла — его вошь съела. Ну дак уж он как малый ребенок плакал:

— Прости, прости, Окулина. Я не воздал тебе за твою доброту, дак пущай хоть бог воздаст.

И вот не знаю, свекор ли намолил мне счастья (набожный был старик, не то что я, монастырка, так меня в деревне-то кличут), судьба ли у меня такая, а я самый счастливый человек по деревне. На войну четыре человека из моего дома уходило — муж, трое сыновей, и все четверо вернулись. А Олексеевы братья все там остались. Да что говорить? Три с половиной мужика по всей деревне вернулось, а у меня все четверо — это ли не счастье?

 

II место

Кирилл Коваль

 Вохтинская школа, руководитель Н.И.Шишкина

Степан Писахов. Из-за блохи

В наших местах болота больши, топки, а ягодны. За болотами ягод больше того, и грибов там, кабы дорога проезжа была, – возами возили бы.
Одна болотина верст на пятьдесят будет. По болотине досточки настелены концом на конец, досточка на досточку. На эти досточки надо ступать с опаской, а я, чтобы других опередить да по ту сторону болота первому быть, безо всякой бережности скочил на досточку.
Каак доска-то выгалила! Да не одна, а все пятьдесят верст вызнялись стойком над болотиной-трясиной.
Что тут делать?
Топнуть в болоте нет охоты, – полез вверх, избоченился на манер крюка и иду.
Вылез наверх. Вот просторно! И видать ясно. Не в пример ясней, чем внизу на земле.
А до земли считать надо пятьдесят верст.
Смотрю – мой дом стоит, как на ладошке видать. До дому пятнадцать верст. Это уж по земле.
Да, дом стоит. На крыльце кот дремлет-сидит, у кота на носу блоха.
До чего явственно все видно.
Сидит блоха и левой лапкой в носу ковырят, а правой бок чешет. Тако зло меня взяло, я блохе пальцем погрозил, а блоха подмигнула да ухмыльнулась: дескать – достань! Вот не знал, что блохи подмигивать да ухмыляться умеют.
Ну, кабы я ближе был, у меня с блохами разговор короткой – раз, и все.
Тут кот чихнул.
Блоха стукнулась об крыльцо, да теменем, и чувствий лишилась. Наскакали блохи, больну увели.
А пока я ахал да руками махал, доски-то раскачались, да шибко порато.
«Ахти, – думаю, – из-за блохи в болоте топнуть обидно».
А уцепиться не за что.
Вижу – мимо туча идет и близко над головой, да рукой не достать.
Схватил веревку, – у меня завсегды с собой веревка про запас; петлю сделал да на тучу накинул. Притянул к себе. Сел и поехал верхом на туче!
Хорошо, мягко сидеть.
Туча до деревни дошла, над деревней пошла.
Мне слезать пора. Ехал мимо бани, а у самой бани черемша росла. Слободным концом веревки за черемшу зацепил. Подтянулся. Тучу на веревке держу. Один край тучи в котел смял на горячу воду, другой край – в кадку для холодной воды, окачиваться, а остатну тучу отпустил в знак благодарения.
Туча хорошее обхождение помнит. Далеко не пошла, над моим огородом раскинулась и пала легким дожжичком.

 

III место

Елезов Никита и Шевелёв Роман,

участники образцового молодёжного театра «Комедиант»

Ильинский ДК, руководитель Т.Н.Бебякина

 

Евгений Евтушенко

 Сказка о русской игрушке

По разграбленным сёлам
шла Орда на рысях,
приторочивши к сёдлам
русокосый ясак.
Как под тёмной водою
молодая ветла,
Русь была под Ордою,
Русь почти не была.

Но однажды, – как будто
все колчаны без стрел, –
удалившийся в юрту
хан Батый захмурел.
От бараньего сала,
от лоснящихся жён
что–то в нём угасало –
это чувствовал он.

И со взглядом потухшим
хан сидел, одинок,
на сафьянных подушках,
сжавшись, будто хорёк.
Хан сопел, иступлённой
скукотою томясь,
и бродяжку с торбёнкой
ввёл угодник толмач.
В горсть набравши урюка,
колыхнув животом,
«Кто такой?» – хан угрюмо
ткнул в бродяжку перстом.

Тот вздохнул («Божья матерь,
то Батый, то князья…»):
«Дел игрушечных мастер
Ванька Сидоров я».
Из холстин дыроватых
в той торбёнке своей
стал вынать деревянных
медведей и курей.

И в руках баловался
потешатель сердец –
с шебутной балалайкой
скоморох–дергунец.
Но, в игрушки вникая,
умудрённый, как змий,
на матрёшек вниманье
обратил хан Батый.

И с тоской первобытной
хан подумал в тот миг,
скольких здесь перебил он,
а постичь не постиг.
В мужичках скоморошных,
простоватых на вид,
как матрёшка в матрёшке,
тайна в тайне сидит.

Озираясь трусливо,
буркнул хан толмачу:
«Все игрушки тоскливы.
Посмешнее хочу.
Пусть он, рваная нечисть,
этой ночью не спит
и особое нечто
для меня сочинит».

Хан добавил, икнувши:
«Перстень дам и коня,
но чтоб эта игрушка
просветлила меня!»
Думал Ванька про волю,
про судьбу про свою
и кивнул головою:
«Сочиню. Просветлю».
Шмыгал носом он грустно,
но явился в свой срок:

«Сочинил я игрушку.
Ванькой–встанькой нарёк».

На кошме не кичливо
встал простецкий, не злой,
но дразняще качливый
мужичок удалой.
Хан прижал его пальцем
и ладонью помог.
Ванька–встанька попался,
Ванька–встанька прилёг.

Хан свой палец отдёрнул.
Но силён, хоть и мал,
Ванька–встанька задорно
снова на ноги встал.
Хан игрушку с размаха
вмял в кошму сапогом
и, злобея от страха,
заклинал шепотком.

Но, держась за бока,
Ванька–встанька вдруг вынырнул
из–под носка!
Хан попятился грузно,
Русь и русских кляня:
«Да, уж эта игрушка
просветлила меня…»
Хана страхом шатало,
и велел он скорей
от Руси – от шайтана –
повернуть всех коней.

И теперь уж отмаясь,
положённый вповал,
Ванька Сидоров мастер
у дороги лежал.
Он лежал, отсыпался,
руки белые врозь,
василёк между пальцев
натрудившихся рос.

А в пылище прогорклой,
так же мал да удал,
с головёнкою гордой
Ванька–встанька стоял.
Из–под стольких кибиток,
из–под стольких копыт
он вставал неубитый,
только временно сбит.

Опустились туманы
на лугах заливных,
и ушли басурманы,
будто не было их.

Ну, а Ванька остался,
как остался народ.
И душа Ваньки–встаньки
в каждом русском живёт.
Мы – народ ванек–встанек.
нас не Бог уберёг!

Нас давили, пластали
столько всяких сапог!
Они знали, мы – ваньки,
нас хотели покласть,
а о том, что мы встаньки,
забывали, платясь.

Мы – народ ванек–встанек.
Мы встаём – так всерьёз.
Мы от бед не устанем,
не поляжем от слёз…
И смеётся не вмятый,
не затоптанный в грязь
мужичок хитроватый,
чуть пока–чи–ва–ясь…

продолжение https://selovilegodsk.narod.ru/index/quot_moj_kraj_rodnoj_moj_sever_milyj_quot/0-561