НЕПЕИНЫ У них всего десять детей Елена и Дмитрий Непеины с сыновьями
Мужики Я впервые увидел героя этого рассказа в вилегодском храме. Они
стояли на клиросе – три крепких русских человека, жизнь которых была
связана с лесом. Александр Владимирович Лобанов, в прошлом директор
школы, Василий Вепрев и его двоюродный брат Дмитрий Непеин. Один
охраняет лес, другой его рубит, третий грузит и возит. С
Дмитрием у нас наметился отдельный разговор. Он, кажется, единственный в
районе отец десятерых детей. Раньше здесь почти все были такими –
многодетными. А православными точно все, другой жизни не представляли. И
не поймёшь – рожать перестали оттого, что мало осталось крепких
мужиков, или мужики начали переводиться, потому что нет больше причин
трудиться до седьмого пота. У
Елены Непеиной с мужем едва ли не единственный повод для споров – зачем
он так много работает. «Нашёл бы место не такое денежное, но чтобы с
семьёй мог побольше бывать», – уговаривает она Дмитрия. Оба смеются,
когда я, не веря своим ушам, переспрашиваю: «Много работает? Это плохо?» Он
– лучший в районе, быть может даже во всей Архангельской области,
грузчик леса, виртуоз в своём деле. Узнал я это не от самого Дмитрия, от
других людей. Рассказали, как в своё время ему от ЦБК даже машину
«Нива» подарили за ударный труд, по прежним временам это даже не на
орден потянуло бы – на звезду. –
Человек я, может, и не очень хороший, – утверждает Дмитрий, – но
погрузчик нормальный. Удивляет, как редко люди могут это освоить. В
командировке иной раз покажу, как правильно с лесом управляться, –
глазам своим не верят. Ведь за день можно погрузить столько, сколько за
неделю делают. 15-20 минут нужно на машину с прицепом, это около
тридцати пяти кубов. – Может, им спешить некуда? – А меня дома дети ждут. У печки Из
храма мы в дом Непеиных пришли с Дмитрием вдвоём – Лену задержали
какие-то дела в посёлке. Я сильно замёрз, поэтому был весьма рад
обнаружить в прихожей печурку. Дмитрий тоже пристроился поближе к ней, а
Мишка-младенец подтянулся, стал гукать в мой диктофон, мешая свои
важные звуки с речью отца. –
Спрашивают, почему так много детей, – задумчиво произносит Дмитрий. –
Но если доживу до преклонных лет, кто из них меня накормит, кто воды
подаст? Пятый, а может быть, одиннадцатый? Нет ведь уверенности, что все
будут любить и будут благодарны. Да и за удовольствие, я считаю, нужно
платить бессонными ночами. В общем, за всё в жизни нужно платить... А
кто сказал, что мы должны жить хорошо – безмятежно? Решать за Господа,
сколько будет детей... Не можем мы с Леной распорядиться: этому жить, а
этому нет. – У меня четверо... – откликаюсь я, чувствуя себя каким-то уж совсем малодетным. –
Когда узнали, что Лена десятого ждёт, я пришёл с работы, а она – вне
себя. Теперь-то смеётся, вспоминая, как мне перепало тогда от неё.
Неожиданно, конечно, вышло. Думали, больше не будет. Непосильным
казалось. Ей – сорок пять, мне – сорок шесть: возраст! Но Господь ещё
раз посетил нас. Михайло... Ему год скоро – утешение наше. Но рождение
детей не должно превращаться в гонку. Для кого-то – одного подвиг
родить, воспитать. Выше подвиг, чем для тех, у кого несколько детей, –
столько слёз приходится над одним пролить. Как можно сравнивать! Одному
легко даётся, для другого – кровавый пот. Мера только у Бога, наша
человеческая мера ничего не стоит. Я
импульсивный, несовершенный, многие неверующие мягче, лучше меня. Они
должны быть в церкви, а иду я – больной духовно человек, иду лечиться.
Ребята иные и выпивают, а добрые, живут не ради себя, для семьи, для
страны, всё-таки воспитание деревенское. У меня такое ощущение, что я
давно топчусь на месте, а может, и не сдвигался с него никогда. Была
такая эйфорическая благодать – года три, когда своих грехов не видел,
зато других взялся спасать. Сейчас общаешься, видишь, какие люди вокруг
хорошие. Хвалиться тем, что бываю в церкви, что столько детей, не
получается. – Сколько у вас было деток, когда пришли в Церковь? –
Пятнадцать лет назад было четверо. Я долго противился Богу, кричал, что
Его нет. Помню, в бытовке с одним поспорили, я говорю: «Нет!», а он:
«Есть!» – даже за грудки друг друга хватали, а так друг друга и не
переспорили. Сейчас всё поменялось. Я говорю: «Есть Бог!», а он: «Нет!»
Вот как бывает. Не
то что богоборцем был, но однажды подшутил над верующими, закрыл их в
церкви во время службы на щеколду. Есть в наших края такая странная и
дурная традиция – людей запирать. Это вроде как пьянство на Троицу. Даже
и хулиганством не считается, привыкли. Другие дети на Рождество
колядовать идут, а у нас – двери запирать. На селе это вроде сейчас уже
перестали делать, а в деревнях и сейчас запирают. Может, с тех пор, как в
церковь запретили ходить, это и началось. – Сначала комсомольцы озоровали, а потом вроде как и «испокон веков»? – Может быть, кто его знает. Пакость, конечно. – Так что вас к Богу-то привело? –
С чего всё началось? Я рисковый был парень, скорость любил, мотоциклы,
машины, потом стал бригадиром строителей. Много всего понастроили, от
чего и следа уже не осталось. Садик, помню, строили на 95 мест, а детей,
которым он был нужен, нашлось всего семеро. Потом пошла волна
безработицы и осознание, что я – ничто, ничего не могу. Пособие, правда,
платили хорошее, но работала в семье одна Лена. Кто я? Для чего на
свете живу? – вот что мучило. Дошло то того, что стал думать о
самоубийстве. – А дети? – Каждая четвёртая пара не имеет детей – они для чего живут? Я
не сразу понял Дмитрия, показалось, что не по существу он ответил,
только потом дошло. Забыл я, как это – без Бога... Тут ведь не только
твоя жизнь, а вообще всё бессмысленно. Ничто не удержит, как волка,
который, попав в капкан, отгрызает себе ногу. –
Вот умру, и что?.. Я не выдающаяся личность, забудут. Максимум сто лет,
и всё – будто и не жил, – глуше, чем обычно, говорит Дмитрий. – Не пил,
не курил, спортом занимался, а зачем? Редкие минуты счастья, потери,
лишения, пасмурных дней больше. Я в тёмном подвале был, света не видел. И
когда ставня приоткрылась и в щёлочку луч проник, теперь мне никто не
докажет, что нету света. Я узнал, что мы не животные, у нас есть душа,
которая бессмертна, и тело моё воскреснет. Этот вдох, который дал
Господь, – им живу. Вот льёт дождь, или выйдешь ночью, посмотришь на
небо – и дух захватывает. Столько лет я смотрел на небо и был
равнодушен, а тут объять ум не может, такая красота. «Будешь рождать» Замечу,
на типичного крестьянина с окладистой бородой и неспешной речью Дмитрий
совершенно не похож. Быстрый, живой, худощавый, он, соскучившись на
погрузчике-манипуляторе по разговорам, охотно со мной беседует. При этом
сказать ему есть что – думающий человек, всё желающий понять: «от
звёздного неба над нами до нравственного закона внутри нас», как
выразился немецкий философ Кант. Миша – весёлый такой младенец – тычется в отца. –
Не могу, не привык, чтобы в доме младенца не было, – виновато говорит
Дмитрий, – хотя перед Мишей был перерыв – пять лет. Думали, всё. Самая
радость, когда маленький. Смотрим, что творит, выдумывает. Без маленьких
не можем. – Ну, теперь уже внуки... – осторожно напоминаю я. –
Да, конечно, – откликается Дмитрий рассеянно и, как мне показалось, не
без надежды добавляет: – Но это как Бог рассудит, может, ещё и детки
будут. Виноватость у
него оттого, что Лена очень боится рожать – просто противиться
появлению детей ещё страшнее. Каждые роды даются ей всё тяжелее, длятся
по двенадцать, по двадцать часов. Со вздохом она мне потом только-то и
сказала: «Умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь
рождать детей». Если
кто решил, что десятерых детей Непеины родили из идейных соображений,
прямо скажу – это не так. Хотя они и христиане, каких мало, и люди
церковные – это само собой, но начиналось всё с боли и страха. Родив
троих, Дмитрий и Лена, видно, были растеряны: по меркам нашего времени
уже и это перебор. Пошли на аборт, после которого Лена долго была вне
себя. Потом родился мальчик – мёртвый, кто-то гробик сколотил,
похоронили, а на могилке Дмитрий крест поставил. Почему, сам не знает,
ведь был неверующим тогда и даже настроенным против веры. Невесело
вспоминает: – Было разочарование, сожаление, такая пустота – почему бы не поставить крест? А через год родилась Анфиса... – Мы поняли, – говорит Лена, – что на крови детей не должны делать своё счастье. Тогда, наверное, Господь их особо приметил, сказал: «Это – Мои». По совести они решили рожать, пока смогут, по совести к Богу пришли – не могли разминуться. Баба Маша Миша снова нас навестил. – Здорово, Мишенька, здравствуй! Мальчик не отвечает. «Знает
ли он сам, чего хочет?» – думаю я, сожалея, что мои уже подросли.
Младенцев я и сам люблю. Подошла Лена, усадив нас с Дмитрием за
по-праздничному накрытый стол. Даже стопочку поднесли для согрева, хотя
сами Непеины капли в рот не берут и, кажется, сроду не пили. – Как вы нашли друг друга? – спрашиваю их. Лена,
как оказалось, приезжала в Вилегодское к тётке на каникулы. Боевой,
добрый парень Дима Непеин ей, наверное, сразу приглянулся. Но, как я
понял, первой она не подходила. Потом произошло что-то вроде чуда, с
точки зрения Дмитрия. Он поехал поступать в Ленинградский строительный
институт, но там понял, что это не его, и забрал документы. Ко времени
его возвращения Лена должна была уже уехать домой, но задержалась. –
Тогда и познакомились, – вспоминает хозяин с интонацией удивлённой,
даже тревожной: ведь могли и разминуться. Первые, счастливые годы
прожили в четвертушке, то есть в доме, разделённом на четверых хозяев,
так что у каждого – по углу, но санузел общий. Места в комнатке – не
повернёшься, а дочки шли одна за другой: Виктория, Олеся, Вероника,
Анфиса... Ничего, поставили двухъярусные кровати. Воду пришлось носить
из речки Домгиль. Зимой, когда температура здесь бывает ниже сорока,
прорубь каждый день приходилось прорубать сызнова, когда потеплее –
топором, а в самую стужу Дмитрий перед работой в потёмках бегал на реку с
ломом. – Зато
прорубь всегда была, держали, – с гордостью говорит Лена, – и все соседи
пользовались. После они не раз говорили: «Как жалко, что вы переехали! Денег было мало. – В минусе начинали, – улыбается хозяйка, – свадьбу взаймы справили, первые пять лет в долгах ходили. Но хорошо было. А
за стенкой жила баба Маша, в такой же четвертушке, где всё было
неброско, но чисто и аккуратно, как и в душе хозяйки. Она была военной
вдовой, муж на фронте погиб, а других мужиков знать отказывалась. Одна
воспитала троих детей. А теперь стала заботиться о девочках Непеиных,
оставалась с ними, когда была нужда, да, впрочем, и сама вызывалась. И
так вышло, не могло не выйти, что стала для молодых соседей родным
человеком. Она-то и была тем человеком, через которого началось воцерковление Непеиных. – Наши старушки мало что о Боге знают, но Бога знают, – мудро замечает Дмитрий. В
церковь баба Маша ходила до конца, до девяносто шести годов. Улыбалась,
рассказывая, как трудно утром вставать: сядет на кровати, а слезть не
может. «А потом, Митенька, – говорила она Непеину, – поволокусь,
поволокусь в храм и выстою службу». Разве не чудо? «На коленочках, –
взволнованно восклицает Лена, – Великий пост на коленочках в храме
выстаивала». Дмитрий
пытался спорить, объяснять, что самообманом не след заниматься. Баба
Маша – Мария Ивановна Шевелева – не возражала, только замечала ласково:
«Давай, Митя, дальше посмотрим, что будет». Ещё рассказывала, как в
голодные годы подбили её колхозное сено украсть. Пошла за ним ночью и
вдруг услышала голос, как ей подумалось, Богородицы: «Не ходи!» Баба
Маша замерла на месте, а спустя какое-то время не столько увидела,
сколько услышала в темноте, как возвращаются с поля те, кто там её
караулил, сидя в засаде. – ...Умерла она 22 июня, пять лет назад, причастившись за три часа до кончины. Сейчас ей было бы сто лет, – говорит Дмитрий. Через
бабу Машу церковь стала как-то ближе. И со священником Николаем
невозможно было, конечно, разминуться на улице. «Ой, Бог на мотоцикле
едет!» – закричала однажды Вероника, увидев батюшку. Он был богатырём с
окладистой бородой, закончил, говорят, МГУ, перед тем как пойти в
священники. Но интерес к мотоциклам – единственное, что его с Непеиным
тогда могло сблизить. Маловато. –
Мать до сих не крещена, – признаётся Дмитрий. – Когда я пришёл в
Церковь, восприняла это так, что я её предал, идеалы какие-то. Началось
отторжение. Но я молюсь, и мама постепенно умягчается. Не теряю надежды,
что однажды мы вместе придём в храм. Креститься Непеины вместе, всей семьёй, не решились – прежде отвели в храм трёх старших девочек. – Вику – Викторию, – перечисляет Лена, – Олесю, во крещении она Александра, а Вероника – Виринея. Десять Воцерковлялись
неровно. У Дмитрия характер порывистый, решительный. Поститься начали
круто, и в остальном спуску не давали ни себе, ни детям. – Перегиб был, – соглашается Дмитрий. – К Концу Света у меня готовился хозяин, к сохе деревянной, – улыбается Лена, – наломали мы тогда дров. Первым
делом обменяли телевизор на лошадь, только зачем им лошадь, так и не
смогли определиться. Сейчас она перешла к Александру Владимировичу
Лобанову. Он лесничий, ему нужнее. А отец Александр тогда свой телевизор
вообще о рельсы разбил. Решительный народ – вилегодцы. Девочки слишком часто слышали «грешно», «нельзя». –
И старшую девочку, Вику, отклонили мы от Бога, – с горечью в голосе
говорит хозяйка. – Сейчас-то возвращается и Бога знает. А Олесенька,
вторая моя, та – человечек Божий, я знаю, всегда молится за нас всех.
Замужем она сейчас, в Котласе живёт, но за неё спокойно. Она Бога не
предаст. Вероничка – хорошая девочка, вся в поисках. Все разные. Все
по-своему хороши, со всеми небольшие проблемы есть, но так и должно
быть. – И хорошо
должно быть, и плохо, потому что неправильно это, когда всё гладко, –
размышляет Лена. – Если всё хорошо, Господь к нам не заглянет, а как
плохо – начинаем молиться, звать Его… У Анфисы в пять годиков сильно
заболела головушка, так сильно – до рвоты. К одному специалисту
обратились, к другому, да я и сама медик, но тут – без сил. Уколы только
снимали боль, а не лечили. Но выходили девочку. А спустя несколько лет
снова через муки пройти вместе с нею пришлось. Анфиса оказалась при
смерти, ей страшный диагноз поставили: менингит и энцефалит
одновременно, с неуточнённой этимологией. Четыре дня всей семьёй на
молитве стояли, даже самые маленькие, и это очень сблизило нас. Совсем
чужие люди приходили в дом, вставали рядом на молитву, и подруги мои –
медсёстры – молились. И снова всё обошлось. Ребёнок даётся как
благодать, но как же за него страшно! Даше скоро тринадцать, боевая она у нас, ей желательно быть всегда лидером, такая вот. Матюша...
Когда беременная ходила с ним, все говорили, что будет девочка, а я
знала – мальчик это. На потолке у нас в храме апостол Матфей написан,
ему молилась и дала обет: «Будет сын, назову в твою честь...» Очень
ласковый. Прижмётся, бывает, чтобы мама обняла, поцеловала, а как в
школу идти, скажет: «Я пошёл», – и пока не выйду благословить, будет
кричать: «Я пошёл!» Ещё помахать ему вслед обязательно надо. Он быстрый,
движения резкие, речь быстрая, но мягкий и умный. Прошлый год на
«отлично» закончил, сейчас вот, правда, «четвёрки» пошли, но он
успокаивает: «Это, мама, ничего, я просто раскачиваюсь». Ванечка
тоже добрый мальчик, только почему-то не любит ходить в садик, каждое
утро уговаривает меня: «Можно, мама, я не пойду?» или «Забери меня
пораньше!» Он не очень шустрый, никого первым не обидит, тяжело ему
приходится с шаловливыми детьми... Этот
разговор о детях мы с Леной и Дмитрием продолжили, когда я звонил им на
сотовый в Вилегодское. Там текла своя жизнь, хозяин возился с
сепаратором, нужно перегонять молоко, а Мишка, неотступный младенец, всё
продолжал теребить отца. Лене одновременно приходилось отвечать на
звонки по местному телефону, и я слышал обрывки ласковых фраз: «Сынок,
сынок, ты мой мальчик...» Я спросил её, о каких ошибках она жалеет больше всего. –
Случалось раньше отшлёпать, очень горько вспоминать, снова вижу эти
глазёнки... такие... слёзы в них стоят. И поняла я: наказывать нужно
только словом. Бить – самый крайний случай, любое насилие рождает
ответную реакцию, замыкает человека. Не сразу я это поняла. После
седьмого, наверное. Дмитрий, не слыша, что сказала жена, будто продолжил: –
Уроки, заботы, первый класс, выпускные, детский сад. Хочется порой
тишины, но, по большому счёту, я рад ребячьему смеху, что постоянно
дерутся, бегают. Начинаешь понимать смысл слов: «Будьте как дети».
Ребёнка обидел, наказав слишком не по заслугам, а он через час приходит,
на руки просится. Прощение, снисхождение, незлопамятство. Друг друга
учим, воспитываем, и неизвестно, кто больше – мы их или они нас. – А кто следующий после Матфея родился? – уточняю у Лены. –
Маша. Она само спокойствие. И Олеся была такая, и Машенька в сестру.
Геля быстрая, добрая и без конца бы говорила, что-то рассказывала. Нет
злости в ней никакой, вскипит, тут же погаснет. В Митю характером. – Как вы их воспитываете? – спрашиваю теперь уже Дмитрия. –
Это проблема из проблем. Камень преткновения. По внешнему виду мы –
семья православная, но... И девочки носят брюки, и о косметике спорим.
Брюки ни при чём, если человек для Бога живёт. Но нет у меня
уверенности, что все мои дети будут Ему служить. И здесь моя вина
главная. Неправильный пример подаю, молюсь в церкви, а потом ругаюсь.
Авторитета это не укрепляет. И возьмёшься иной раз учить, когда что не
по нраву, а ведь корень-то зла во мне. Вся надежда на Бога, что те
семена, которые мы пытается сеять, однажды взойдут… – Я им всё время говорю: «Ребята, посмотрите, нас много, большая семья...» – немного беспомощно говорит Лена. Я
прекрасно их понимаю, хотя мои четверо – не их десятеро. Ни воспитания,
ни опыта, ни старших, кто мог бы спрямить нас, ни соседей, способных
подпереть с боков. Терпим поражения одно за другим, но деваться некуда.
Начали – должны идти. «Любим космос» – Мы очень любим космос, – вдруг заявляет Лена. – Что любите?! – Космос! У
них дома множество книг, энциклопедий, находят время читать. Дети
подтягивают, задают вопросы, с младых ногтей знают, что Марс – четвёртая
планета от Солнца. Спрашиваю: – Дмитрий был неверующий, когда женился, а вы как? Вокруг Лены в Северодвинске верующих не было вообще. – Я не знала Бога, не видела, чтобы кто-то молился, – говорит она. Но
вот что случилось с Леной в десятом классе – об этом она рассказывает
сейчас дочерям. Коридоры школы были длинные, и вообще школа просторная. И
когда в десятом классе девочка сдавала экзамены, то уходила подальше с
глаз ребят, вставала на колени перед пустым углом и молилась,
крестилась. Откуда это – она не знала, но что-то просыпалось в ней. И
хотя на экзаменах у неё была склонность теряться, мысли куда-то уходили,
молитва помогала вернуть их обратно. Лена
– удивительная. Хотя и выросла в Северодвинске, на каноническую
крестьянку как раз очень похожа. Она из тех матерей, которых дети любят
нежно и вечно – добрая, кроткая, и что-то девичье проступает в её лице и
разговоре. У чистых людей это сохраняется до самой смерти. С
Дмитрием то же самое – мгновенно забываешь, что ему под пятьдесят.
Сейчас он, думаю, моложе, чем пятнадцать лет назад, в пору безверия, а
потом неофитства. Человек научился жить. Что это такое? Встать выше
своих грехов. Не освободился, это почти невозможно, но и не прятаться, с
открытым лицом идти против них. Ангел в дороге Наша жизнь всё-таки спокойная, но есть дороги – там больше риска, но и свободы тоже. Да и Господа мы там чаще вспоминаем. Эта глава, можно сказать, вставная. Три рассказа о мире за околицей, где всякое может случиться. Лена рассказывает: –
Двадцать шесть лет прожито вместе, а что больше всего запомнилось…
Когда мы к Богу приходили, был у нас «Жигулёнок»-копеечка, красивый
такой, зелёный. Поехали
мы – двое взрослых и шестеро детей (как-то уместились!) – по России в
те места, где прежде не бывали. В Рязани был двадцать один градус тепла,
вишня цвела. Я ведь всю жизнь провела на Севере, и тут впервые увидела
плодовые деревья в цвету. Побывали в святых местах, я сестру навестила, а
оттуда направились в Сергиев Посад. Машина ни разу не сломалась, а ГАИ
нас только однажды остановила. Митя скорость превысил немножко,
километров на десять. Гаишник увидел, сколько детей в машине, в лице
немного изменился, но документы всё-таки попросил и начал штраф
выписывать. Протянули ему сто рублей. Он повертел в руках и вернул.
Сказал: «Сдачи нет, забирайте документы, езжайте домой с миром». В
Подмосковье приехали, там минусовая температура, а мы с девочками в
лёгких платьицах, кофточках тонких. Но никто не забелел. И живыми
вернулись, хотя был страшный гололёд и на пути мы встретили много
побившихся машин. Поездка
эта Лену так потрясла, обрадовала и укрепила в вере, что вспоминать
будет, наверное, до последнего часа. Тем, кто много путешествует, вряд
ли это понять. Другая история о том, как крестился двоюродный брат Дмитрия Василий Вепрев, тот самый, с которым они поют вместе на клиросе. –
Вася позднее нас воцерковляться стал, – вспоминает Дмитрий, – после
того, как съездил в январе 99-го года к старшему сыну в Ухту. С младшим
вдвоём погрузили картошку в багажник – и в дорогу. А мороз был уже за
тридцать, так что... – Самое время для картошки, – подхватываю я. Дмитрий смеётся: –
Да, не довезли картошку. А когда обратно из Ухты выехали, было уже
минус 45. На трассе никого, сначала удивлялись, а когда машина встала,
поняли, что к чему: кто поедет в такой мороз? Младший стал засыпать от
холода, а мотор всё не заводится. Тут взмолился Вася: «Господи, если Ты
есть, спаси нас!» И дал обет: выживут – крестится. Тут летит иномарка.
Пронеслась было мимо – в морозном тумане не сразу водитель заметил
поломавшуюся легковушку Вепревых, – остановился, сдал назад: «Что,
мужики, случилось? Садитесь погрейтесь». Отогрелись. От предложения
подвезти отказались: как машину бросить? Завели кое-как и дальше
поехали, радостные, что уцелели. А в марте Вася крестился. Хотел чуть
позже, на Пасху, но я ему сказал: «Откуда знаешь, когда твой час. Лучше
не медлить». Вот так Господь его привёл. Ещё одна история о том, как погибла их зелёная машина-копеечка. –
Поехали мы с Митей за поросятами в деревню Борок с утра пораньше, –
рассказывает Лена. – С нами были младшие, которым очень нравилось
кататься, и мы размышляли: взять ли их с собой или завезти по дороге в
садик? Решили – лучше нам ехать вдвоём. Как добрались до места, стали
рядиться, кому идти за поросёнком. «Оставайся, – наконец решаюсь я, –
сама схожу». А он: «Ну да, а я буду в машине сидеть?» В результате
вместе пошли. А на обратном пути видим, как «КамАЗ» врезается в стоящую у
обочины нашу «копеечку» и разносит её вдребезги – она в воздухе
несколько раз переворачивается и падает. Как оказалось, шофёр этого
«КамАЗа» перед тем принял бутылку спирта. И вот стоим мы в оцепенении, и
одна мысль: Господь спас нас обоих, и детей... …Эту историю о том, как Бог спасает, если люди Его слышат, я позднее пересказал своей дочке Анечке. – А я не слышу, – потерянно сообщила мне дочка. – Может, и слышишь. Мы Бога не ушами слышим, а сердцем, если умеем, молимся. Честно
говоря, сказанное для меня самого стало открытием. Хотя, на первый
взгляд, что тут нового? Наверное, большинство чудес мы просто не
замечаем, входим в ту дверь, где ждёт нас радость, а не в другую,
садимся в поезд, который дойдёт до места, а не сгорит в пути. Это может
казаться случайностью, а на самом деле Бог всё время говорит с нами.
Счастлив, кто слышит. Шестнадцать Разговор с Леной Непеиной про космос получил развитие. –
Нам очень нравятся такие игры, где нужно отвечать на вопросы про
планеты, звёзды, про природу и экономику, – сообщила она. – Сидим в
большой комнате, распределившись на команды – если каждый за себя играть
будет, так очереди не дождёшься, потому что шестнадцать нас уже, с
зятьями и внуками. Кто победит – тому сладкий приз. – Часто собираетесь все вместе? –
На Новый год собираемся. В январе первого числа Вероничка наша
родилась, четвёртого – я, седьмого – Рождество, восьмого – Олесенькин
день, двадцатого Иоанн родился. – У вас весь год – сплошные праздники! –
Так выходит, – засмеялась Лена, – а у нас заведено, что все дни
рождения справляем, дети друзей приглашают. На Крещение ходим на прорубь
вместе с детьми. В прошлом году не стали их брать, было за тридцать, а
мы с Митей всё-таки окунулись в Домгиль. Пока он нырял, я замёрзла и
совсем было передумала, но потом всё-таки решилась. И такой жар после
этого, а у Мити волосы в сосульки превратились. Вася Вепрев рубит обчно
накануне, следит за прорубью, потом сообщает: «Готова!» При любой
температуре погружается на праздник. Один раз, правда, ноги у него ко
льду примёрзли. Отодрал как-то и сразу в баню. Дети – кто молча ныряет, кто визжит. Даже в этом все разные. Ещё
зимой в лес ходим, показываем деткам заячьи следы, потом весной – нужно
видеть, как просыпается, меняется природа. Ближе к лету и после
Успенского поста ездим на шашлыки, старшие девочки с семьями обязательно
в эти дни с нами: играем в футбол, волейбол, кто умеет ходить – ходит,
кто ползать – ползает. Осенью снова в лес – нужно увидеть, как он
засыпает. Наши вилегодские места неописуемо красивы. Дети должны это
видеть. В этот момент я понимаю, как она счастлива, как они с Митей счастливы. Самое трудное Дмитрий
с гордостью показывает просторный уютный дом, потом мы спускаемся в
обширный подвал, идём в хлев, где Непеины держат корову и поросят. –
Зарплата хорошая. Но дети должны привыкать к труду, – поясняет он, –
ради этого и держим хозяйство. Мальчишка, ни разу не побывавший на
сенокосе, вырастет обделённым. – Что самое трудное для вас? – спрашиваю Дмитрия, подразумевая, что он продолжит рассказ о детях. –
Для меня, для всех? – отзывается он. – Долги отдавать. Берёшь чужое –
возвращаешь своё. Родителей кормить, когда они беспомощны, – у кого
доживают, тот знает. И третье – Богу молиться. Три самых трудных дела на
земле. В дорогу суёт мне банку белых грибов, Лена выносит большой круг топлёного масла. Я растерян: – У вас же десятеро деток! Они смеются, и как-то вместе, не хором, но вместе объясняют: что отдаёшь, то по-настоящему твоё. Я
столько раз слышал прежде эти слова, но здесь вдруг открылся их смысл,
природа мужества этих весёлых людей, их долгого счастья. Вот они стоят
передо мной, и я не могу вместить, что эти люди есть и будут через сто,
через тысячу лет, повторяясь в бесчисленных потомках. – Всей семьёй приезжайте, – говорит Дмитрий. – Обязательно! – вторит ему Лена. Их всего шестнадцать, так мало. Владимир ГРИГОРЯН Фото И. Иванова газета для православных "Вера", 2009г., № 603
|